Дмитрий Володихин - Золотое солнце

Но все равно, если это был и не сам Лоам, то, во всяком случае, кто-то, у кого было право представать в его облике — человек крови Исфарра, кто-то из реально живущих принцев, и весьма вероятно, из таких же полузаконных, как и я сама. Кто знает, может быть, и я в его снах являлась ему в облике Серенн? То, что в нас общая кровь, только укрепляло меня в моем стремлении к нему — Лоам и Серенн ведь тоже были братом и сестрой. Но это указывало на какое-то общее для нас предназначение, может быть, на великое деяние, которое мы могли бы исполнить вдвоем. Откровенно говоря, даже умножение моей силы в последние два года казалось мне необходимым прежде всего для того, чтобы пройти свою половину пути и узнать, что там, в конце...

Как бы то ни было, мое сердце согревала мысль о том, что эта тень Лоама где-то есть. Смешно, но с тех пор, как он вошел в мои сны, я стала уделять немалое внимание своей внешности, чего не делала даже ради Кайсара. Я желала быть совершенством, достойным прикосновения этих рук. И порой, любуясь в зеркале собой, одетой для выхода, ощущала, что вплотную подошла к этому слепяще холодному совершенству.

Вот и сейчас меня посетило то же ощущение, даже более острое, чем когда-либо. Наверное, ближе к идеалу был бы только вариант с торжественной прической, намертво залитой рыбьим клеем, в котором размешан перламутр, но младшим жрицам такая прическа положена только по большим праздникам. И очень хорошо — мне случалось пользоваться этим составом, и я знала, что потом волосы приходится полторы стражи размачивать в очень горячей воде, долго мыть голубой глиной, но даже после этого расчесать их — сущее мучение.

Ладно, невеликая беда — то, что на мне сейчас, тоже было очень правильно. Особенно это постоянно качающееся кружево из серебра и зеркальных бликов, и сквозь него — неподвижный взгляд огромных глаз. Если даже простолюдинку Эззал такой наряд превращал в неприступную владычицу...

— Слышишь? — шепнула я то ли гостю моих снов, то ли своему отражению в зеркале. — Я уже иду!

Остров идиотов. Аххаш Маггот! Иначе не назовешь. Когда-то здесь пахали, но потом выпахали всю землю чуть не до песка. У нас тоже не пашут, морской закон запрещает быть земляными червями. Когда-то здесь водился зверь. Большой остров, лес хороший, все есть для зверя, только зверя нет. Надо думать, выбили. Очень давно они тут живут. Птицы голосят где-то наверху, мелкая несъедобная падаль, никак их не достать. Скотину я тоже почти не видел. Оно и понятно: травы мало, горы да скалы, да лес, пастись тут скотине негде. Но ведь и рыбу не ловят. Рыба — непуганая. Когда я выбрал для берлоги своей дыру в глинистом склоне горы, потом нашел еще одну приличную лежку в ложбине, место там сухое, потом ручей нашел, чистый, хороший, то осталось мне добыть еды. В семидесяти шагах от ручья на заход — мелкий заливчик, трава и кустарник подходят к самому берегу. И рыба там, много съедобной рыбы... Видно, как в прозрачной воде ленивые серебряные ладошки кефалей висят почти без движения, скользит стремительная тень тунца — о! ты откуда взялся? — пучеглазый красноперый окунь, наглая и жадная тварь, обычно живущая на глубине, гоняется за рыбной мелочью... Вода слегка замутилась, со дна вспорхнула огромная серая лепешка, вся в оборочках, скат-хвостокол, такой же отчаянный боец, как и мы, вольные люди. Я наладил острогу из ножа, палки и ремня. Задолго до заката у меня было довольно пищи. Тут только, глядя на собственные припасы, я изумился: что за рыбаки такие, рыба у них стоит у самого берега, людей не боится, только что сама на острогу не идет. Должны ведь были повыловить... Может, у них запрет какой-нибудь стоит? На рыбную ловлю. Нет, вроде бы видел я лунных в море на больших лодках, с сетями, брали мы их рыбарей на мечи два раза...

Рыбья моча! Да ведь и тропинок в лесу нет. Едва-едва проломишься, осторожненько надо, следов не оставить, а где тут их не оставишь, когда сплошные дебри. Сплошная чаща. На опушках кое-где козы, овцы, совсем немного, не стал я близко подбираться. Ни к чему. Вроде бы пастухи должны тут похаживать. Да и селения близко, за холмами — дымы, на глаз так совсем недалеко, не столь уж он и большой, этот их остров. А лес человека будто бы не знал, не знает и знать не хочет.

Да что мне за дело!

Долго ли мне здесь жить? По всему выходит, вряд ли. Если быстро они меня не найдут, проживу какое-то время на рыбе. Потом, допустим, Аххаш лишнего сроку подкинет, пойдут ягоды, грибы, духи знают, что из них можно класть в рот, а чем сильно укоротишь судьбу... Скот у них воровать? Разок-другой, может, и выйдет. Может. Разок уж точно. Но уж очень хорошие у лунных собаки. Огромные, мохнатые, на вид ленивые, только я эту лень вижу насквозь: хитрое и злое зверье. Пангдамцы любят покупать здешних псов, дают большую цену за щенка: лучше нет собаки, чтобы с ней беглых рабов вылавливать. Я для них добыча — лучше не надо. Морская Крыса, чужак, запахи мои у них на загривке должны шерсть дыбом поднимать. Весь день я избегал мест, где ветер дул от меня к ним.

Я было подумал: не прикинуться ли простецом? Найти их здешнюю столицу, хоть и маленький, а все же городок, наняться к кому-нибудь в порту... Говорю я по-местному понятно, а хоть бы и не так что-нибудь, то, мол, чужак, не из этих мест, с корабля сошел, денег нет, нужна работа. Крыса всегда найдет себе нору! Перед бабами спину целый год сгибать? Не желаю. Какому-нибудь торгашу ноги целовать, стелиться перед ним за кусок хлеба? Не желаю!

Рыбья моча! Надо было бы — и пожелал бы живенько. Первая доблесть Крысы — взять свое. Вторая доблесть Крысы — убить. Третья доблесть — выжить. И только самая последняя, четвертая: если можно взять свое, убить и выжить красиво, надо красиво выжить, убить и взять свое. А если надо ползать на брюхе и валяться в пыли — ползай, валяйся. Мы никогда не боялись смерти. Но дохлой Крысе — грош цена. Я вру сам себе, проклятие! Так хочется считать, что сдохнешь красиво, если совсем нет шансов не сдохнуть. Впрочем, выпал же мне «шагадес». Да еще «сломанный»... Но Аххаш знает, как не хочется мне соваться в порт. Слишком редко тут бывают корабли со стороны. Мне ли, абордажному мастеру вольных, не знать, где караваны, где гуща, а где — редкие одиночки. Знают они все здесь друг друга. Чужак будет на виду... Поймут, наверное, что к чему.

Так что вся моя тактика на проклятом острове — быстро бегать и вовремя бить, но не ради победы, а чтобы подольше протянуть и перегрызть побольше глоток.

И цепляться за каждую мелочь, которую подкинут боги. Иногда тень шанса приводит к великим победам. Как тогда, в Лиге... Или когда мы брали на абордаж имперскую квадрирему. Тоже ведь была — тень шанса...