Дмитрий Володихин - Золотое солнце

В этот миг в моих глазах приснилось — буквально на миг, но я успела разглядеть мертвую птицу, свисающую с верхней перекладины одной из мачт, словно куропатка в лавке торговца дичью. Зачумленный корабль!

Леденящий ужас сковал меня всю, до последнего волоска. Я хотела крикнуть — но язык мой присох к гортани, и пальцы отказались повиноваться, когда я потянулась к знаку зари на своей груди. Затем ужас сменился какой-то неистовой мысленной судорогой. Ты, неведомый, кому причастна я, кто так странно, но доказывает мне свою любовь, — ОБОРОНИ!!!

«Оборони...» — почти против воли шевельнулись мои запекшиеся губы, язык тяжело провернулся во рту куском разбухшей доски. Но перед тем, как сознание снова ускользнуло от меня, я успела заметить, как тухлое змеиное выражение в глазах носителя капюшона сменилось невыразимым изумлением (по крайней мере, мне так привиделось, и я хотела в это верить) с немалым испугом...

Потом был трюм, точнее, какой-то небольшой его отсек, напоенный редкостным зловонием. Зловоние было первым, что восприняли мои органы чувств, когда я снова оказалась в дневном мире. Потом включилось зрение и сразу же сообщило мне нечто небезынтересное.

Дело в том, что в трюм снаружи не проникало ни единого лучика света, и единственным, что разглядели мои глаза, было призрачное свечение толстого каната, протянутого вдоль одной из стен. От него отходили, так же тускло светясь, три веревки потоньше, каждая с петлей на конце, и одна из этих петель охватывала мою талию — не причиняя особого неудобства, всего лишь подобием тесного пояса. Однако в попытке ощупать веревку мои пальцы встретили пустоту — и снова ужас оледенил меня от волос до кончиков пальцев. На практике я никогда не сталкивалась с магическими путами такого рода, но если это было то, о чем говорилось в старинном трактате «Цепи и кольца Рат», то... Дикари считают «раз-два-три-много», цивилизованный же человек знает тысячи и миллионы, но и для него существует предел, за которым числа утрачивают смысл и есть лишь слово «много». Так вот, по самым приблизительным моим прикидкам, количество силы, необходимое для поддержания пут такой длины хотя бы сутки, можно было обозначить только таким вот цивилизованным «много». «В три руки не взять», — как сказала бы Тмисс.

А отсюда следовал вполне логичный вывод: даже вели- кий-могучий-на-редкость-живучий маг не стал бы сажать на такую привязь простую пленницу — обыкновенная цепь была бы и дешевле, и практичнее. Значит, светящуюся петельку имело смысл рассматривать как знак особого внимания. Столь особого, что сопряженные с ним неприятности, судя по всему, тоже обозначались любимым выражением Тмисс.

Вот только за что мне такая честь? Сейчас я выглядела как беглая рабыня — волосы криво обрезаны, чужая одежда не вполне моего размера истрепалась от беготни по лесам и, до хруста задубела от морской соли, ноги босы... А уж во что превратились мои лицо и тело после всего, и в особенности после шторма, даже представить было страшно. В общем, даже тот, кто прежде знал меня в лицо, вряд ли сумел бы признать во мне бывшую великолепную принцессу Ис- фарра.

Значит, причина — магия, которую почуяли во мне? Но опять же, мой опыт подсказывал, что обыкновенную магию, которой я обучалась по книгам, совершенно нереально распознать в человеке, несколько суток пребывающем без сил и сознания, почти на грани жизни и смерти, который не способен даже пылинку взглядом остановить... Так что, похоже, дело снова было в моей хваленой причастности непонятно кому и чему. Я уже некоторое время назад заподозрила, что существует определенная категория людей, которая эту причастность ощущает столь же отчетливо, как простой смертный — вонь тухлой рыбы. И очень вероятно, что все, кто получает свою силу от Незримого владыки, в эту категорию входят — хотя бы потому, что врага надо знать в лицо.

Пр-рах подери, кто бы еще подсказал, на каком основании они считают меня своим врагом, а главное — почему ТАК боятся? Моя сила ведь такая неверная, поставь сейчас против меня хорошо обученного чародея — чем я ему отвечу? Песней?

А самое главное — к чему все эти сложности на корабле, которому еще неизвестно, суждено ли вообще пристать к берегу? Имланцы, мы, народ Малабарки, люди Ожерелья, имперцы — этот знак понятен каждому: издревле убитая чайка на мачте означала, что на борту корабля зараза, чума или еще что-нибудь похуже...

Чайка?!

Только теперь я поняла, что же ввергло меня в такой ужас, когда меня окатывали водой на палубе.

Прибитая к мачте птица вовсе не была чайкой. Я мало что успела разглядеть, но ржаво-коричневые перья и крючковатый клюв могли принадлежать только хищнику, причем из тех, что водятся довольно далеко от морского побережья.

Рука моя снова зашарила по груди, ища знак зари, и на этот раз пальцы без помех сомкнулись на гладком, словно полированном теле сердцевины ракушки. Как ни странно, это почти успокоило меня, во всяком случае, полностью вернулась способность анализировать происходящее.

Почему-то мне оставили эту вещь. Посчитали простой безделушкой? Но тот, кто способен унюхать во мне эту самую причастность, должен был понять, что данная штучка несколько больше, чем просто украшение. Или... или здесь никто никому ничего не должен? Я почти ничего не знала о своих странных возможностях, но не была уверена, что на свете есть хоть кто-то, кто знает больше.

Да, кстати... для человека, которого целую вечность выкручивало штормом, как старую тряпку, я что-то чувствовала себя слишком хорошо. Нигде ничего не болело, так что не сразу пришло в голову, что вообще-то болеть должно во многих местах.

Но — вот чудеса! — даже слабости особой я не ощущала, не говоря уже о головокружении или там тошноте. В чем причина: в той же магии, что надела на меня путы, или снова в моей причастности?

Тьма вопросов, и ни одного ответа. И самый главный вопрос, главнее даже мыслей о собственных неприятностях: где Малабарка и что с ним? Все, о чем с уверенностью позволяла судить наша нерасторгнутая связь, — он был жив. Очень может быть, что, если бы он был мертв, я бы тоже сейчас не жила. Но больше я не знала о нем ничего, и от этого хотелось плакать — не рыдать, а тихонечко скулить, как в детстве после незаслуженной обиды...

Магию пустить в ход я даже не пыталась: то, чему я училась, просто не имело никакой силы в этом месте, от опытов же с причастностью меня что-то удерживало. Скорее всего ясное понимание, что вероятность поплатиться за них головой весьма и весьма высока.

Постепенно мое зрение освоилось с особенностями здешнего освещения — я начала различать очертания стен, покрытого вонючей слизью пола и тел, продетых в две другие магические петли. Оба моих товарища по заключению оказались женщинами. Та, что ближе ко мне, была имлан- кой моих лет в лохмотьях дорогого наряда. Другая — пожилая и вроде бы моя соотечественница (ладно, пусть бывшая соотечественница, сейчас это вряд ли было важно), правда, судя по одежде, не с Лунного острова, а с континента. Этими сведениями пришлось ограничиться — обе они спали, и я не посчитала нужным их будить. Рано или поздно проснутся, тогда и расспрошу.