Светлана Тулина - Конан и райская яблоня

А новенькие, да на старости лет, да так щедро увешанные драгоценными подарками…

Не просто новенькая и молоденькая жена.

Жена любимая…

Высокий статус. Можно сказать — высочайший из возможных для женщины — во всяком случае, здесь. Для столь юного возраста — есть чем гордиться.

Вот только не похоже что-то, чтобы гордилась она. Хоть чем-то.

Да и не посылают любимых жен возиться с больными слугами. Нет, не с больными даже — с провинившимися и по делу наказанными. Другие слуги для этого имеются. И служанки, если больной валяется на женской половине, куда заказан вход полноценным мужчинам. На худой конец, можно и кому-то из наложниц поручить, какой-нибудь понепригляднее, пусть хотя бы разок займется чем-нибудь полезным.

Для жены же, тем более — любимой, подобное поручение может означать только одно.

Наказание.

Интересно вот только — за что?..

— Вот! Я принесла!

Занавеска качнулась, впуская предположительно наказанную за что-то любимую жену. В руках она держала странный узкогорлый кувшин, к носику которого была прикреплена гибкая трубочка, делая его похожим на кальян. Вместо крышки с горлышка странного кувшина свешивалась эластичная кожаная груша. Видя недоумение Конана, девушка хихикнула.

— Это специальная поилка, для лежачих больных, понимаешь? Ну, которые совсем без соображения и не могут сами даже пить. Вот, смотри!

Она поставила кувшин на лежанку рядом с Конаном, ловко заправила свободный конец трубочки ему в рот и ладошкой надавила на кожаную грушу. В рот Конану моментально хлынуло что-то кисло-сладкое и густое. Конан не успел сразу все проглотить, поперхнулся, закашлялся, разбрызгивая вокруг густую липкую дрянь. Девушка отшатнулась, явно испуганная. Глаза ее стали огромными, личико перекосилось.

Вот же гаденыш этот купец.

Совсем затравил несчастную девчонку, собственной тени боится.

Конан снова откинулся на подушки. Улыбнулся, стараясь не размыкать опухших губ.

— Тряпка найдется? Обтереться…

Девушка быстро закивала, метнулась в угол, вернулась с каким-то полотенцем и, неуверенно улыбаясь, стала обтирать Конану лицо. Какое-то время тот терпел, потом мягко, но решительно забрал влажную тряпку и продолжил обтирание самостоятельно. Кроме свежих капель, желтых и липких, на груди у него обнаружились и другие, уже слегка подсохшие. Не менее липкие, но какого-то мутновато-белесого цвета, расположенные параллельными полосками, словно какой-то смазанный рисунок. Когда Конан попытался стереть заодно и их, девушка остановила его руку:

— Не надо! Это — лечебное. Сотрешь — боль вернется, понимаешь?

И Конан поспешно отдернул руку с тряпкой. Проверять, не пошутила ли его новая знакомая, ему почему-то совсем не хотелось. Ну вот как-то ни капельки.

— Уже немного осталось, — сказала девушка, — Солнце почти зашло, а здесь темнеет быстро. Раз — и совсем-совсем ночь. Не то, что в горах… в голосе ее прозвучала такая знакомая тоска, что не догадался бы только полный кретин. Да и то — только в том случае, если бы был он глухим кретином.

— Ты родилась в горах?

— Наверное. — девушка пожала плечами, усмехнулась. — Кто может точно сказать, где он родился? Я вот, например, не помню своего рождения. Да и ты вряд ли помнишь.

Конан хмыкнул.

— Родители помнят.

Улыбка девушки стала грустной.

— Родители… Наверное. Я не помню своих родителей. Бабку вот помню, она меня боль заговаривать учила… а родителей — нет. И, сколько себя помню, всегда вокруг нас были горы…

М-да… похоже, про родителей — это была не самая удачная тема. Какое у нее лицо открытое, все эмоции словно написаны крупными печатными рунами, да и глазки опять на мокром месте… Чем бы ее отвлечь?..

Конан откашлялся, лихорадочно соображая, какая из тем может оказаться наиболее нейтральной и вместе с тем достаточно интересной.

— А ночь тебе зачем? Тоже для какого-то колдовства?

Пару секунд она смотрела непонимающе. Потом улыбнулась — снисходительно, как улыбается взрослый непонятливому ребенку.

— Не мне, глупенький. Тебе! Когда станет совсем-совсем темно и все уснут — я помогу тебе убежать!

Опаньки!..

Приплыли, называется.

— Это будет совсем несложно, я все продумала! Сегодня с вечера дежурит Мбонго, он хороший! Я ему помогла недавно, у него зуб ужасно болел, все лицо распухло, представляешь?! А все только смеялись. А лекарь сказал, что это ниже его профессионального достоинства, мараться о всяких… злые здесь все. В горах люди лучше. Попробовала бы моя бабка сказать кому-то такое! Ха! Потом бы долго собирала свои старые кости по всему склону! Нет, в горах люди добрее. А Мбонго — он хороший, он отвернется. В саду нет ловушек, только у самой стены сонные лианы, они цветут по ночам, стоит их пыльце попасть на кожу — и моментально засыпаешь. Но тебе ведь не к стене надо, а к проходу на задний двор, туда я тебя доведу. Вот там — да, жуткое место. Постоянно кто-то гибнет. Недели не проходит. У нас из-за этого и кошки не приживаются, хозяин пытался несколько раз заводить, но они все время гибнут. Павлины тоже часто гибнут, но павлинов не жалко, они глупые. И, потом, их же все равно в конце концов съедают! А кошек жалко… они ведь не по глупости лезут туда, а просто потому, что не терпят ограничений, понимаешь? Для них свобода дороже… Но ведь ты как-то там прошел, правда? Значит, и обратно сумеешь…

Продолжая говорить, девушка ни на секунду не оставалась на месте — ходила по комнате, складывала что-то, увязывала, снова перекладывала. Зажгла масляную лампу — в комнате стало уже совсем темно. У Конана закружилась голова от ее непрестанного движения. Знакомые слова, произносимые с непривычными интонациями, кружились стремительной каруселью, запутывали смысл, ускользали от понимания. Он замотал головой по подушке:

— Подожди! Не так быстро… Зачем?

— Что — зачем?

— Зачем мне бежать? И зачем — именно сегодня?

На какую-то секунду девушка замерла. Обернулась, наклонилась к Конану, пристально вгляделась в его лицо — растерянно и с каким-то непонятным отчаянием:

— Ты что — действительно хочешь остаться здесь на всю жизнь?!

Конан отвел глаза. Врать ему почему-то не хотелось.

— Нет.

Она облегченно выдохнула. Буркнула что-то неразборчивое — во всяком случае, Конан предпочел не особо вслушиваться, понимая, что вряд ли услышит что-нибудь лестное о собственной особе.

— Вот и хорошо. Я помогу тебе убежать. Сегодня ночью. А ты… ты поможешь мне.

— Убежать?

Она поколебалась какое-то время, словно всерьез обдумывая эту возможность. Но потом качнула головой. Вздохнула.

— Нет. Мбонго — хороший человек. Было бы нехорошо требовать от него такого. Если сбежишь ты — это не так страшно. Ты ведь странный. Непонятный чужак. Никому не известно, чего от тебя можно ждать. Непонятно, как пришел, непонятно, как ушел. Накажут, конечно, но не сильно…