Светлана Тулина - Конан и райская яблоня

Речь о сапогах.

А какая у них подошва!..

С тем драконом, из-под хвоста у которого Конан лет шесть назад вырезал на спор две огнеупорные подошвы, лучше было бы больше никогда не встречаться — и не только самому Конану. Хотя бы в ближайшее время. Лет этак двадцать-тридцать. Как минимум. У драконов — память долгая. И шутки они понимают как-то не очень чтобы.

Этот, во всяком случае, не оценил.

Совсем.

А вот киммерийцев от после того случая — напротив, очень даже оценил. Но почему-то — исключительно с гастрономической точки зрения. И немалый уже, говорят, урон нанес этот гад населению конановской родины за последние шесть лет. Это, кстати, была еще одна из многого количества причин, по которым Конан не спешил пока что там появляться. Не самая веская, конечно, но и не из тех, которые вообще не стоят внимания…

И вот эти-то сапоги, которым нет ни цены, ни сносу, пришлось вчера… нет, уже сегодня… отдать этой наглой жирной харе, потому что пить всю ночь за чужой счет настоящему благородному варвару западло, а выданные шахским казначеем подорожные давно кончились.

Память — она, конечно, баба. И, как всякая баба, вполне могла и наврать. Что с нее, с убогой, возьмешь?

Да только вот именно эти бесценные великолепные сапоги красовались сейчас под столом, грубо распираемые жирными икрами наглого трактирщика, так что и речи не шло ни о какой ошибке. Речь шла только о запредельной наглости.

Именно из-за этой выходящей за всякие рамки запредельной наглости и абсолютной ее необоснованности Конан поначалу даже не возмутился. Удивился только.

Понимая уже, что морду о столешницу полировать сегодня все-таки придется и не испытывая по этому поводу ни малейшего восторга — так, ничего личного, просто нудная и необходимая рутина, — он глубоко вздохнул, вентилируя легкие перед физической нагрузкой.

И встал.

А, встав, удивился второй раз. И уже сильнее…

Последние несколько лет он редко становился участником обычных драк, уличных или трактирных, спонтанных и никем не оплаченных . Драки за деньги — не в счет, это работа. Обычным же забиякам, как правило, хватало здравого смысла обходить стороной те огромные двуногие ходячие неприятности, которые он из себя представлял. А ежели в трактирном чаду его задевали, не успев как следует рассмотреть, он просто вставал и глубоко вздыхал, во всю ширь разворачивая мощные плечи. И обводил окружающих забияк тяжелым взглядом светлых глаз.

Медленно так обводил.

Глядя при этом сверху вниз.

Иногда даже голову слегка наклоняя, если забияки особенно мелкие попались.

Подобного действия обычно оказывалось вполне достаточно для дальнейшего мирного и спокойного времяпрепровождения на весь оставшийся вечер. Или даже на несколько вечеров. Длительность воздействия напрямую зависела от количества предварительно забияками принятого и качества их памяти.

На этот же раз привычное действие почему-то привычного воздействия на окружающих не оказало.

Более того — встав, Конан с удивлением обнаружил как раз напротив своего лица верх грязного трактирщицкого халата, расстегнутого чуть ли не до пупа. Трактирщик нависал над столом всем своим огромным пузом, и потому Конан очень дотошно мог бы рассмотреть каждую обломанную застежку засаленного халата и каждый волосок на жирной груди. Если бы хотел, конечно — располагались они в данный момент в полутора ладонях от его носа.

А вот для того, чтобы посмотреть трактирщику в наглую харю, ему пришлось бы запрокидывать голову…

Что за дела такие…

Он же ясно помнил, что трактирщик, хотя и был мужчиной немаленьким, доходил ему в лучшем случае до середины плеча! Да и то — это если поставить трактирщика по вовсе ему не свойственной стойке смирно. В обычном же своем состоянии он вообще предпочитал не подниматься выше пояса, справедливо предполагая, что близость к полу обеспечивает дополнительную гарантию и надежность. Особенно, когда в твоем трактире варвары гулять изволят. Вернее — один варвар. Но такой, который один многих стоит. Во всех отношениях…

О подобной странности, конечно, следовало бы подумать. И подумать серьезно. Но думать серьезно мешал дразнящий аромат, исходящий из вожделенной кружки. Справедливо решив, что рассматривать грязные трактирщицкие шмотки ему ни к чему, а подумать о разных странностях он вполне сможет и потом — и думать потом, кстати, будет гораздо легче, — Конан протянул вперед мощную руку, сграбастал трактирщика за отвороты его давно не стиранного халата и как следует тряханул для надлежащего вразумления.

Вернее, попытался это сделать.

Не смог.

И с ужасом уставился на свою руку.

Вместо мощной, покрытой вздутыми буграми стальных мышц и перевитой защитными ремнями из продубленной ветрами и солнцем тысяч дорог кожи каменного варана руки настоящего мужчины его взору предстала бледная скрюченная лапка — вся какая-то высохшая, словно совсем лишенная плоти, с обвисшей морщинистой кожей, да еще и покрытая старческими пигментными пятнами. Именно такая жалкая ручонка, вырастая из Конановского плеча, жалко царапала сейчас по необхватной груди трактирщика, тщетно пытаясь ухватиться корявыми пальцами сразу за оба отворота его халата.

Трактирщик тоже посмотрел на эту руку. Сверху вниз посмотрел. Стряхнул ее со своей груди — словно надоедливое насекомое, одним движением мощного плеча. На лоснящемся лице его проступило выражение брезгливой жалости.

— Вышвырните на улицу этого попрошайку! — бросил он двум то ли сыновьям, то ли племянникам, во всяком случае, явное семейное сходство с жабами проглядывало в обоих. Подумав, добавил: — Только вы это… не очень-то!.. А то знаю я вас… А много ли такому задохлику… возись потом с покойником…

Рухнувший обратно на лавку Конан еще успел подумать, что огромная жирная жаба, угодливо копошащаяся где-то на уровне твоего пояса и ниже, выглядит почему-то совсем иначе, чем такая же огромная жирная жаба, над тобой нависающая. Особенно, если жаб этих две. И намерения у них… А потом его сгребли за шиворот, проволокли до выхода — еще одно непривычное ощущение — волокли его практически на весу, носки сандалий пола почти что и не касались! — и вышвырнули в придорожную канаву.

Бить не стали, послушные мальчики — так, пнули слегка пару раз, для приличия, да раскачали на пороге, чтобы отлетел подальше…

Воды в канаве не было — лето в этом году было на редкость засушливым. Отплевавшись от набившейся в рот пыли, Конан сел. Вытер руки обрывками куцего плащика. Холодея от ужаса, осмотрел их — теперь уже обе.

Левая ничем не отличалась от правой — такая же бледная, тощая и жалкая. Впрочем, торчащие из-под плаща грязные ноги выглядели ничуть не лучше. Остальное было милосердно прикрыто от взоров непривычной одежонкой типа укороченных штанов и обнаруженной под плащом рубахи странного покроя, но что-то подсказывало Конану, что и там он вряд ли обнаружит что-либо утешительное. Впрочем, он не привык верить кому бы то ни было — или чему бы то ни было — без немедленного предъявления веских доказательств. А потому, нахмурившись, принялся распутывать сложную шнуровку этой странной рубахи.