Карл Вагнер - Кейн. Ветер ночи

— Занятная теория искусства, — отозвался Кейн после короткой паузы. — Ты себя понапрасну мучаешь поисками недостижимого совершенства. Я очень ценю твой талант, Опирос, и все-таки мне кажется, что гениальное творение, к которому ты стремишься, превосходит человеческие возможности.

— Невероятно! Кейн провозглашает богобоязненную доктрину о неизбежном поражении человека, который осмелится покуситься на те вершины, где может находиться лишь Бог, — съязвил Опирос, но тут же пожалел о своих словах.

Пронизывающий взгляд Кейна задержался на поэте. Кейн минуту раздумывал, насколько случайной была эта насмешка.

— Ты ведь знаешь, я совсем не это имел в виду, — ответил он с ледяным спокойствием. — Ну а если без обиняков: неужели ты думаешь, что твой гений справится с этой задачей?

Опирос уставился на Кейна.

— Не знаю, — признался он, избегая его взгляда. — Это меня и мучит. Я знаю, как это делается: ритм, размер, слова, образы… Я понимаю, как ткать полотно, но не могу ухватить путеводную нить. Нужно вдохновение, озарение, чтобы вытащить воображение из болота заезженных идей. Если бы я только знал, как уничтожить в себе талант производить на свет стихи, похожие друг на друга… одни и те же потертые образы, тусклые эмоции… Моя поэма должна быть радикально новой; я хочу создать ее из идей и образов, единственных в своем роде, я не стану пользоваться чужими…

Он пробурчал еще что-то себе под нос и потянулся к кувшину. Странно, кто-то его уже опустошил…

Кейн задумчиво смотрел на склонившегося над столом товарища. Служанка принесла очередной кувшин пива. «Лучше оставить его наедине со своими мыслями», — решил Кейн. Он протянул руку к кувшину, чтобы наполнить полупустую кружку Опироса, и тут заметил, что кто-то направляется к их столу.

Приземистая фигура Эбероса, первого ученика алхимика Даматиста, излучала беспокойство. Лицо его было потным и напряженным. Взгляд глубоко посаженных глаз бегал из стороны в сторону. Казалось, он опасается, что все в этом помещении вот-вот заметят, что он нервничает, и захотят узнать, зачем он сюда явился. Хоть Эберос и не был частым гостем в «Таверне Станчека», Кейн достаточно хорошо его знал, поскольку имел дело с Даматистом. Удобно устроившись на стуле, он ждал, чтобы Эберос первым начал разговор.

— Я пришел просить тебя об одной услуге, Кейн, — начал Эберос, облизывая бледные губы. — Об услуге, которая будет вознаграждена сегодня же ночью!

— То есть попросту хочешь занять денег, — сухо подытожил Кейн.

Ученик алхимика вытер руки о мускулистые бедра. Его брюки были перепачканы растворами и порошками, которые он делал в лаборатории Даматиста.

— Хочу, — сознался он. — Но для тебя это будет скорее вложение капитала. Мне временно не везет в игре. Я все потерял. Но несколько ставок — и счастье ко мне вернется. Эти мерзавцы не дают мне кредита.

— Неудивительно. За десять часов ты просадил годовой доход самого крупного торговца. К чему им принимать вексель от бедняка, да к тому же неудачника? Чем выбрасывать деньги дальше, подумай лучше, как объяснишь своему учителю, что спустил его золото. Сомневаюсь, чтоб это были твои собственные сбережения…

Эберос побледнел.

— Я не вор! — рявкнул он.

— Но, вне всякого сомнения, всего лишь скверный игрок.

Не обращая внимания на то, что Кейн явно хочет от него отделаться, Эберос уселся и доверительно наклонился к собеседнику:

— Послушай, Кейн! Говорю тебе об этом только потому, что здесь нет больше никого, кто мог бы поддержать меня. Я запланировал все давно, и все должно случиться именно сегодня. Я не случайно сел играть. Неделями я вычислял по звездам, гадал всеми способами, которым обучил меня Даматист. Ответ был один и тот же: сегодня ночью судьба мне благоприятствует. Ни в какой азартной игре я не могу проиграть!

— Из этого следует, что ты плохой астролог, — отрезал Кейн. Он никогда не симпатизировал ученику Даматиста. Льстец и лицемер, Эберос пресмыкался перед своим учителем — угрюмым и грубым алхимиком. В умильном и ласковом Эберосе Кейн чуял алчную и ненасытную душу.

Отчаяние исказило лицо Эбероса гневной гримасой.

— Ладно, смейся! Я согласен, фортуна не покровительствует мне у Станчека. Но я был этой ночью в других местах. Думаешь, деньги, которые я здесь потерял, я выпросил или украл? Ошибаешься! Слушай! Начал я сегодня вечером в «Псе и леопарде», имея за душой лишь десять золотых монет и немного серебра, скопленного из тех жалких денег, которые платит мне Даматист. В какой-то момент у меня осталось только серебро, но, когда я выходил, все были потрясены, а у меня оказалось около сотни золотых монет. В «Ярдарме» было то же самое. Они думали, что обдерут меня как липку, но очень скоро никто не мог играть против меня. У меня было уже с полтысячи серебром и золотом. Я пришел сюда. Тут можно играть по-крупному. И снова получилось, что я продулся в пух и прах… Одолжи мне сколько нужно, и даю слово, что потребуется пара невольников, чтобы поднять мой выигрыш. Одолжи мне полсотни — и сегодня же ночью получишь обратно сотню…

Кейн лишь рассмеялся в ответ. Отчаявшийся Эберос перевел взгляд на Опироса, который завороженно уставился на дно своей кружки. Поэт был богат, но никогда не носил при себе больше сотни монет. Видя, что ничего не добьется и что от него хотят избавиться, ученик алхимика схватился за последнюю соломинку.

— А если я предложу кое-что в залог?

— И что же ты можешь предложить за полсотни золотых? — без интереса спросил Кейн.

Дрожащими руками Эберос вытащил из сумы, притороченной к поясу, небольшой сверток и молча кинул его Кейну. Кейн со скептическим видом развернул мягкую кожу. На его широкую ладонь выкатилась сверкающая фигурка. Глаза Кейна на мгновение сузились, а потом широко раскрылись.

— Муза Тьмы, — прошептал он изумленно.

— Что? — спросил Опирос, выходя из задумчивости и вытягивая шею.

На открытой ладони Кейна лежала вырезанная из черного оникса статуэтка нагой девушки дюймов в пять. Камень был без единого изъяна, работа — в высшей степени мастерская.. Девушка лежала навзничь, с лениво-расслабленным видом. Голова с копной вьющихся волос отдыхала на левой руке; другую руку она слегка приподняла в призывном, быть может, приветственном жесте. Стройные ноги были чуть согнуты в коленях. Взгляд таил в себе неотразимое очарование. Загадочная улыбка на приоткрытых губах, казалось, хранит в себе какую-то тайну, манит куда-то. И все же в этом прекрасном лице таилась безжалостность, которая ложилась тенью на улыбку, полную обещаний, и заставляла задуматься — к каким усладам зовет чародейка. Световые блики мягко ласкали ее аристократическое лицо, округлые груди, узкие бедра и длинные ноги. Казалось, это богиня, превращенная в миниатюру из темного камня.