Генри Олди - Пленник железной горы

Я развожу руками:

– Ты заявила то же самое. Мало того, ты пряталась в Мюльдюновом облаке.

– Я из лучших побуждений!

– А она из каких?

– Я добрая! Я семейная! А у нее на тебя виды! Она осталась бы, а ты бы даже не пикнул! Ты же дурак! Добрый дурак! Честный дурак! И вообще, что ты в ней нашел?

– Я?!

– Ты! Она же похожа на парня!

– Похожа, – соглашаюсь я. – Они с Кюном близнецы.

– Ерунда! Кюн гораздо красивее…

Трудно мне с женщинами, да.

– Летит! Летит!

Кто летит? Что летит?!

Бранясь хуже лесоруба, которому на ногу упало бревно, я вымелся из спальни. Сапоги я натягивал на ходу. Знаете, как это? И не надо вам знать. На всякий случай сунул нос в спальню к Нюргуну, словно это он мог куда-то лететь, оглох от могучего храпа – и бегом, вприпрыжку, спотыкаясь…

Встреть меня снаружи шайка верхних адьяраев, свалившихся с небес, возглавляй их сам Буура Дохсун, сын грома – клянусь, не удивился бы. А может, даже обрадовался. Очень уж хотелось кого-нибудь убить.

– Летит! – надрывалась Жаворонок.

Полураздетая, в шапке, но без дохи, она приплясывала на крыльце. Щеки горят, глаза блестят. Мороз шарахался прочь от буйной горлопанки: сожжет! растопит! Пустит ручейком по земле…

– Кто летит?!

– Папа!

Я задрал голову вверх. В шее хрустнуло. В затылке кольнуло. Небо чистое, ясное. Облака табунами ходят. Вороны галдят. И никакого папы.

– Да вон же!

От табуна отделилось верткое облачко. Закручивая кольца, начало снижаться. Хитрое облачко. Ездовое. Мюльдюново.

– Это Мюльдюн летит. Кончай орать!

– А я говорю, папа!

– Эх ты, пигалица! Очень нужно моему папе сюда лететь! Он Нюргуна и раньше-то видеть не хотел, а сейчас и вовсе…

– При чем тут твой папа? Пустая ты башка! Это мой папа летит!

– Твой?!

– Наш с Кюном!

– Откуда знаешь?

Ответом меня не удостоили.

– Папочка! – голосила Жаворонок. – Я тут!

Глядя на ее восторг, впору было поверить, что девчонка томится в плену, а спаситель валится на порог. Всыплет ей дядя Сарын за поездку к нам, и правильно сделает…

Долго я просыпаюсь. Очень долго. Уже вроде и бегу, и прибежал, и по шее бы вмазал, подвернись под кулак подходящая шея. А между ушами туман клубится. Соображаю туго. Облако село, из него выбрался Мюльдюн, за Мюльдюном – дядя Сарын, мрачней тучи. И что же я? А я не нашел ничего лучшего, кроме как заявить:

– Быстро вы…

– Угу, – буркнул Мюльдюн.

– Я вас так быстро не ждал!

Тут туман и рассеялся. Ну, тот, что между ушами. До меня наконец дошло, как должен был гнать коня Зайчик, чтобы поспеть к отцу в такой короткий срок. Как вовремя подвернулся Мюльдюн с облаком. Как удачно сложилось, что дядя Сарын не стал медлить. Мне удача счастья подсыпает, из рук кормит, а я, балбес: ждал, не ждал…

– Где? – спросил дядя Сарын.

И, не дожидаясь ответа, первым шагнул в дом.

Когда я догнал его у дверей Нюргуновой спальни, он стучал кулаком в створку и спрашивал с раздражением:

– Можно?

– Сейчас! – откликалась Айталын. – Еще нельзя!

– Да что ты там делаешь?

– Я позову! Я уже…

Я отметил, что на крыльце Айталын не было. Значит, едва Жаворонок раскричалась, моя сестра шмыгнула в спальню к спящему Нюргуну. Она, значит, уже. Она позовет. Она дядю Сарына не пускает. Кто, в конце концов, в доме хозяин?!

Пинком я распахнул дверь.

Айталын мыла спящего Нюргуна. У ложа, подобрав под себя ноги, ждал знакомый беговой котел. Сам, небось, и воду согрел, и по зову явился. Влажной тряпкой Айталын вытирала испарину, обильно выступившую по всему Нюргунову телу. Свободной рукой, орудуя пальцами, словно гребнем, сестра расчесывала Нюргуну волосы. Убирала пряди с лица, прятала за уши.

– Что вы лезете! – возмутилась она. – Я же сказала: сейчас!

Дядя Сарын ухватил меня за плечо, оттащил назад.

– Не обижай девочку, – тихо бросил он, закрыв дверь. Чешуйчатые веки дяди Сарына подрагивали. Мне даже показалось, что из-под них вот-вот сползет пара блестящих слез. – Она хочет, чтобы я увидел его красивым. Не потным грязнулей, а Нюргуном, сыном Сиэр-тойона и Нуралдин-хотун. Понимаешь?

– Нет, – честно ответил я. – А вдруг он умрет?

– Прямо сейчас?

– Ага. Вдруг он умрет, пока она его моет?

– Значит, он умрет красивым.

Разговор окончен, понял я. Мы стояли и ждали, пока Айталын кончит мытье.

– Уже! Заходите!

Мы зашли, и Айталын охнула. Зажала рот обеими ладонями, будто наружу рвался вопль ужаса, и нельзя было выпустить его, освободить, дать волю. Нюргуну дать волю можно, а воплю – ни за что.

– Не бойся меня, девочка, – сказал дядя Сарын.

Моя сестра убрала ладони:

– Я не боюсь. Мне вас жалко. Вы же слепенький, да?

Не сразу я сообразил, что Айталын видит дядю Сарына впервые. Мы-то с Мюльдюном привыкшие, про близнецов и речь не идет. А малышке каково, а? Пожалела убогого, добрая душа…

– Зряченький, – Сарын-тойон улыбнулся. – В корень зрю, в мякотку.

– Врёте!

Славная все-таки у меня сестричка. Добрая в маму, честная в меня.

– Вру? Тебе, душа моя? Да чтоб я сдох!

– А как вы тогда видите?

– А так, что все насквозь, и даже глубже. Вот ты, например, красавица. Правда? А этот бугай на ложе – голый и чистый. Тряпку ты выкрутила, повесила на край котла. Эй, котел! Бегом на место! И топтаться по одеялам не надо, помнёшь. Нет, душа моя, это я не котлу, это я тебе. Ты их лучше в уголок отнеси и сложи там. Теперь веришь, что я зряченький?

– Ой-боой…

Айталын часто-часто закивала: верю, мол.

– Веришь, что я разбужу твоего брата?

– Д-да…

– Вот и славно. Вера – лучшая помощница. Держит на плаву.

Он сам не верит, догадался я. Или верит, но знает что-то такое, о чем помалкивает.

– Ты иди, душа моя. Отдыхай.

– Я останусь, – в сестре проснулась прежняя малышка Айталын. Та, которая боотура узлом завяжет и на крюк повесит. – Я буду здесь.

– Хорошо, – с неожиданной легкостью согласился дядя Сарын. – Одеяла в угол, сама – на одеяла, и рот на замок! Договорились?

– Бегу! Сижу! Молчу!

– Умница. Юрюн, мне понадобится медная пластина. В доме есть медь?

– Не знаю.

– Есть котел, – вмешалась Айталын, – но вы его отослали. Котел медный!

– Нет, котел не годится.

– Есть! Есть медь!

В спальню ворвалась Жаворонок. Несмотря на жарынь, царившую в доме, она надела свою оленью доху. В правой руке Туярыма держала поясной ножик, а левой сгребала вместе бляшки-висюльки, украшавшие рысьи клинья – вставки на груди.

– Вот!

Острое лезвие чиркнуло по ремешкам. Раз, другой, третий. Часть бляшек упала на пол, откатилась прочь. Бросив нож, Жаворонок собрала украшения, протянула отцу:

– Хватит?

– Сложи в миску, – велел дядя Сарын. – И оставь нас.

– А ей почему можно? Ей можно, а мне нельзя?!