Алексей Пехов - Созерцатель

Девушка все еще не проснулась. За ночь она переместилась, положив мою кепку себе под щеку и прижавшись ко мне боком. Ее рука тоже покоилась на вашем покорном слуге, так что я не стал вставать и вообще постарался не шевелиться, давая ей возможность хорошенько выспаться. Судя по всему, она доверяла Итану Шелби чуть больше, чем прошлым вечером. Сейчас с ее лица пропала жесткость и напряженность, оно стало совсем детским, и я подумал о том, кто изуродовал ее. Надеюсь, он сполна ответил за этот шрам.

Даже с ним она оставалась очень мила, и я прекрасно представлял Мюр в кружевном платье, при шляпке и зонте, на каком-нибудь приеме, что частенько проходят в Хервингемме. В ней чувствовалась порода, и было немного жаль, что такое создание выбрало жизнь, далекую от мирной, полную опасностей и таких полудурков, как я, Кроуфорд, Вилли или Кражовски, которого она с таким упорством разыскивает.

Великая война изменила наш мир.

Раньше женщины не могли управлять аэропланами, посещать университеты, быть учеными, служить в полиции, сражаться за свободу, не говоря уже о том, чтобы участвовать в боях. Но теперь все изменилось. И Уолли вместе со своим папашей считает это просто катастрофой. Хуже было бы, только если бы все пабы Хервингемма оказались закрыты.

Они в чем-то правы. Потерять столько женщин – катастрофа. С обеих сторон конфликта их погибло множество, и эта утрата невосполнима. Многие, такие как Мюр, хоть и были малы для той войны, полной грудью вдохнули ветер свободы, разгоняющегося прогресса и мира, который перестал пребывать в дреме. И теперь их не остановишь. Они будут упрямо двигаться к цели, невзирая на потери. Большинство женщин в новом веке знают, чего хотят, и готовы ставить на карту все, ничуть не уступая мужчинам. Быть может, они действуют иначе, чем мы, но я не скажу, что менее эффективно. За время моей работы в Грейвплейсе, когда я каждый день встречал новых людей, подобных примеров перед глазами проходило великое множество.

…Проснулась Мюр внезапно. Вздрогнула, распахнув веки, ее зрачки сузились от света, а рука потянулась к лежащему рядом револьверу.

– Нет никакой опасности, – сказал я, наконец вставая, и потянулся.

Чтобы хоть как-то разогнать кровь, начал махать руками, надавил ладонью на затылок, так что хрустнул шейный позвонок, а она все это время наблюдала за мной, приходя в себя.

– Отдала бы половину жизни за чашку горячего чая, – сказала девушка. – Почему ты меня не разбудил?

– Сегодня будет длинный день, и нам понадобятся все силы. Хорошо, что ты отдохнула.

– А ты?

– Со мной все в порядке, если не считать того, что я готов съесть целого быка.

– Да. Завтрак нам с тобой не помешает. – Мюр достала из левого кармана пальто шоколад в обертке морковного вкуса, на которой изящным шрифтом было написано название самой известной кондитерской фабрики Риерты «Сладкий мир».

Она разорвала упаковку и, сломав большую плитку пополам, протянула одну мне:

– Разделила по-братски.

Мне все еще сложно было понимать ее мимику из-за частичного паралича половины лица, и я с кратковременной задержкой ответил улыбкой на ее улыбку.

– Спасибо.

– У нас нет воды.

– Отнюдь. Ночью я забрался по лестнице на чердак, а с него на крышу, там дыра в перекрытиях. Остались накопительные емкости, и они полны дождевой воды. От жажды мы точно не умрем.

– Здорово! – повеселела она, поднимая с пола помятую цветочную лейку. – Пойду пройдусь и принесу немного.

Шоколад оказался с вишней, ореховой крошкой и сухой мятой. Во рту он раскрывался оттенками дикого луга и густым бордовым цветом. И это был мой завтрак, обед и ужин. Надо сказать, не самый плохой в жизни.

К вечеру, когда в сырых стенах находиться стало совершенно невыносимо, мы вместе выбрались на крышу. Весь день светило яркое солнце, и черепица оставалась теплой, да и погода для осени случилась подходящая. Сиди, балдей да наслаждайся жизнью. Вполне стоящее занятие, даже если ты находишься в Старой Академии.

О последнем забыть нам никто не дал. Район жил в своем странном и пугающем ритме. До нас доносились шаги, крики и даже что-то похожее на разговор, но насчет последнего я не готов поручиться.

У исследователей нет единого мнения о том, обладают ли контаги человеческим разумом и способны ли общаться друг с другом. Это довольно сложно проверить при учете агрессивности заразившихся, нежелании идти на контакт и стремлении сожрать научных работников.

В газетах писали разное. Кто-то уверял, что хоть контаги и перестали быть людьми, но не растеряли ума, пускай и не могут больше говорить на привычном нам языке. Кто-то доказывал, что это просто звери, голодные и опасные хищники, которых можно контролировать лишь цепями да током. Даже церковь не смогла прийти к окончательному решению – умерли ли души у тех, кто заболел и стал монстром? Божественный глас молчал и не спешил помогать теологам в их нелегком бесполезном труде.

Мюр охватила меланхолия, и она занималась тем, что негромко декламировала чьи-то строчки, оглядывая сверху пустые улицы:

– Ты не боишься их? – спросил я у нее, сидевшей на самом краю и болтавшей ногами над мостовой, до которой было несколько этажей.

– Что? – сперва не поняла она. – А… ты про этих… В детстве очень боялась, но отец объяснил мне, что они куда менее опасны, чем люди.

– Неужели? Человека можно остановить одной пулей. Но некоторых из них – вряд ли. Они сильнее, быстрее и страшат многих своим обликом.

– Все так. Но перед тобой лишь животное. И его стоит опасаться, не спорю. Как голодного медведя, к примеру. От такой встречи тебе ничего хорошего не будет. А вот человек… он наделен разумом, хоть и слабее зверей. Жизнь в Риерте научила меня оценивать риски, и контаги в них занимают не самое первое место. А ты? Ты боишься их?

– У меня странное чувство к ним, Мюр. Смесь жалости из-за того, кем они стали, с большой долей отвращения и опаски. Может, люди и способны пользоваться винтовками и ставить капканы, но животная сила и адский голод тоже не стоит сбрасывать со счетов. Я сталкивался как-то с одной из таких тварей и не скажу, что это было легко.

Нас накрыла тень, и мы, задрав головы к вечернему небу, проводили взглядом тяжелую китовую тушу старого дирижабля. С еще паровыми двигателями, питавшимися от котла, он коптил небо, извергая черный дым из двух высоченных труб. Неповоротливая, медленная, но надежная машина довоенного образца. «Левиафан» прошел над Старой Академией, разворачиваясь по ветру, а затем, покачиваясь, точно баржа на разыгравшихся волнах, направился в сторону закатного солнца. Оно уже стало вкуса малины и, клонясь к горизонту, следило за нами, выглядывая из-за угла дома.