Павел Корнев - Спящий

Миро с сожалением проводил взглядом револьвер, покачал головой и зашагал к гаражу, в распахнутых воротах которого маячил забрызганный грязью нос броневика. Племянник сыщика уже долил в радиатор воду и сейчас заправлял движок гранулированным тротилом.

Я отлип от ограждения крыльца и едва устоял на ногах, но головокружение вскоре прошло, и нужды в посторонней помощи не возникло.

– Рамон! – окликнул я приятеля.

– Да? – обернулся крепыш.

– Как лицензию на тротил оформить умудрился?

– Есть связи, – не стал откровенничать Миро и протянул мне больничную карту. – Держи, это твое.

Я уселся на подножку броневика, положил рядом с собой револьвер и, открыв картонную обложку, принялся бегло просматривать заполненные листы. Ничего интересного там не обнаружилось, лишь стандартные записи истории болезни, придуманной от первого и до последнего слова. Информацию об экспериментальной электротерапии профессор картотеке не доверял и хранил где-то в другом месте.

Я вспомнил о его блокноте, вздохнул и попросил Рамона:

– Огонь есть?

Миро похлопал себя по карманам и выудил коробку спичек. Не дожидаясь моей просьбы, он чиркнул красноватой головкой о грубую подошву ботинка, и с громким шипением в полумраке гаража возник дымный огонек. Я поднес к нему краешек листа, и пламя начало быстро пожирать сухую бумагу. К потолку полетел черный невесомый пепел.

Дым привлек внимание Тито; он посмотрел на нас с неприкрытым неодобрением, но замечание дяде делать не решился, а вместо этого сходил до бочки в углу двора и вернулся с ведром. Когда бумага прогорела, парень тщательно залил пепел и тлеющий картон водой.

– Все, поехали! – поторопил меня Рамон.

С револьвером в руке я забрался в кузов и без сил развалился на скамье. Тито натянул шоферские краги, уселся за руль и в несколько приемов выгнал неуклюжий броневик из гаража во двор. За это время Рамон успел сходить в дом и вернуться с самозарядной винтовкой в руках.

– Вечно от тебя проблемы, Лео, – проворчал он, отвечая на невысказанный мной вопрос, и кинул на скамью подсумок с запасными магазинами.

Рамон Миро опасался неприятностей, но броневик беспрепятственно выехал за ворота и спокойно покатил по дороге меж мануфактур с отчаянно дымившими трубами. Никто не заблокировал нас, никто не обстрелял и не попытался остановить.

Рамона такое начало поездки нисколько не успокоило, он дослал патрон и принялся напряженно смотреть в зарешеченное боковое окошко. Я только посмеялся над его страхами.

Едва ли профессор Берлигер решится поднимать шум. Ни один консилиум не признает меня умалишенным, никакое решение суда не поможет вернуть меня обратно в «Готлиб Бакхарт». К тому же попытка превратить сиятельных в обычных людей – это не научные изыскания, а самонадеянная игра в бога, метафизика в самом вызывающем ее проявлении, и более того – государственная измена.

Обвинения в убийстве санитаров я тоже нисколько не опасался, поскольку никто так и не озаботился сбором доказательств моей вины. Стоит делу дойти до суда, и оно рассыплется, словно карточный домик. С такими процессуальными нарушениями обвинительного вердикта не получить даже самому пронырливому обвинителю.

Куда больше обеспокоило предупреждение лепрекона. Мой переживший столь пугающую метаморфозу вымышленный друг нисколько не преувеличивал: если сила падшего возьмет верх, нам обоим несдобровать.

Но каким образом вернуть коротышке-альбиносу его прежнее обличье, если талант сиятельного больше не повинуется мне?

Начал накрапывать мелкий дождь, зашуршали по крыше капли дождя. Рамон немного расслабился, уселся на лавку и спросил:

– Как ты собираешься со мной расплатиться?

– Легко, – усмехнулся я, а когда на лице приятеля заходили желваки, продиктовал адрес конторы поверенного.

– И что мне с этим делать? – нахмурился Рамон.

– Привезешь мэтра к Брандту, оформим перевод.

– Ты вот так запросто способен отстегнуть пятьдесят кусков? – засомневался крепыш.

– На кой черт ты вообще вытащил меня из клиники, раз не поверил в оплату?

– Я не сомневался в твоих словах, просто предполагал, что речь пойдет об отсрочке. И потом – мы же с тобой друзья, так?

– Друзья, – подтвердил я, чувствуя в словах бывшего напарника некую недосказанность. – Что-то еще?

– Нет, – покачал Рамон головой и вновь выглянул в окно. – Подъезжаем.

– Что тебя беспокоит?

– Помимо налета на психиатрическую клинику?

– Помимо этого, да.

– Тот человек, который приходил от тебя…

– Говорил же – я его не знаю!

– Помяни мое слово, с ним еще будут проблемы, – вздохнул Рамон. – И не проси от него избавиться, хорошо?

– Не стану, – пробурчал я, вовсе не испытывая в этом уверенности.

В этот момент броневик замедлил ход, а потом и вовсе остановился. Рамон распахнул боковую дверцу и указал на аккуратный двухэтажный домик.

– Тебе туда.

Я выбрался из броневика на неровную брусчатку тротуара, и немедленно навалилось головокружение. Пришлось опуститься на подножку кабины.

– Помочь? – спросил Рамон.

– Нет, – отказался я, оглядывая узенькую улочку, дома которой жались друг к другу боками, словно бродяги в холодную ночь. Отличались они лишь потемневшими медными цифрами на стенах да вывешенными за подоконник горшками с пожухлыми цветами. Городская сажа и копоть не оставили растениям ни единого шанса порадовать взгляд прохожих яркими красками.

Да и в остальном улочка выглядела серой, мокрой и неприметной. Она совсем не походила на места, в которых поэт предпочитал останавливаться прежде.

– Это точно здесь? – засомневался я.

– Справлялся в Императорском театре, – подтвердил Рамон.

– Ну если так…

Я протянул руку, крепыш помог мне подняться с подножки и предупредил:

– Мы подождем.

– Лишним не будет, – согласился я, хоть из труб на крытой черепицей островерхой крыше и шел дым.

Если Альберта не окажется дома, меня в таком виде даже на порог не пустят. Лично сам я и слушать не стал бы худого и босого бродягу с длинной седой щетиной и клочьями неровно обстриженных волос, да еще наряженного в застиранные обноски с чужого плеча…

Но делать было нечего, я босыми ступнями по холодным камням прошлепал к дому и несколько раз стукнул молоточком по медной пластине. Сначала ничего не происходило, затем послышались шаги, дверь приоткрылась, и на меня с изумлением уставилась средних лет женщина в строгом платье и чепце.

– Милостыню не подаем! – объявила экономка с явственным английским акцентом и попыталась закрыть дверь, но я успел заблокировать ее ногой. Босую ступню так и зажало.

– Альберт у себя?

Тетенька с чопорным лицом старой девы на миг заколебалась, потом раздраженно объявила: