Виктория Угрюмова - Голубая кровь

Никто не верит в эту легенду. Никто не хочет помнить…

Высоко в горах, в кратере потухшего вулкана, лежит огромная чаша льда. Некогда это было озеро, но сейчас оно промерзло до самого дна, и в этой ледяной темнице ждет своего часа Шигауханам.

Он всего только тень будущего себя, зерно, что до поры до времени таится под землей, — мертвый кусочек бывшего некогда существа. И великое таинство жизни заключается в том, что из этой крохотной частички, из семечка, поднимется однажды могучее дерево, своими ветвями в небо. В то небо, которого так и не увидело семя — всего лишь надежный саркофаг, сохранивший себе будущего великана.

И это необъяснимо.

Замурованный во льды черный саркофаг, оставленный здесь многоруким повелителем чудовищ, никогда не должен раскрыться и выпустить на волю то существо, которое терпеливо ожидает в нем момента, дабы явиться миру и повергнуть его в ужас и отчаяние.

Но древнее пророчество гласит, что, как бы ни противились тому боги Рамора, как бы ни молили об отсрочке этого грозного часа жалкие смертные, однажды сорвется с ночного неба пылающая звезда и рухнет в ледяное озеро.

И жар ее растопит сверкающий панцирь, и обратит его в воду. И вода вступит в единоборство с небесным пламенем. И не сможет вода одолеть огонь, но и огонь не победит воду. И сплетутся они в смертельном объятии — и из этой страстной любви-ненависти возникнет третья стихия, порожденная двумя, — горячий пар.

Он окутает вершину горы Сенидах жемчужно-серым плащом, а окружающие ее седые великаны проснутся от вековечного сна и вспыхнут очищающим огнем. Раскаленная кровь-лава потечет по их склонам, уничтожая все живое, а траурное покрывало черного пепла повиснет над хребтом Чегушхе.

И вершина Сенидах будет недоступна ни с небес, ни с земли.

Тогда вырвется из объятий смертельного холода сосуд, хранящий в себе жизнь, несущую погибель.

Содрогнется земля, истекут горючими слезами вулканы, взвоет могучий океан, и закружится небо в неистовой пляске — но они будут бессильны.

Ибо древние проклятия неумолимы.

И Мститель придет, дабы собрать свою кровавую жатву…

Старик возился с цветами.

— Никто не верит в эту легенду. Никто не хочет помнить. Люди занимаются насущными делами — и их можно понять. Да и что они способны сделать? Бессмертные ослеплены блеском власти и своей гордыней и не желают замечать, что каждый их поступок слово в слово повторяет древнее пророчество.

Я говорил, что звезда упала уже очень давно, и после этого случился величайший на моей памяти миванирлон, а Тетареоф не сумел укротить ни земную твердь, ни подземное пламя.

Все еще можно изменить, я уверен, но для этого нужно… —

Он развел руками.

— Вытяни еще разок. А вдруг получится? Слепой юноша приветливо улыбнулся ему и раскрыл ладонь, на которой лежал жребий:

— Что там? Старик молчал.

И молчание его было исполнено горечи и страдания.

— Когда я начинаю задумываться, то мне кажется, что Баадер отпустил нас на поиски Глагирия только лишь потому, что абсолютно не верит в существование этого человека. И что он рассчитывает на скорое наше возвращение: дескать, поездим впустую две-три луны, устанем, разочаруемся, соскучимся по дому…

— Баадер — неплохой и довольно-таки умный человек, — улыбнулся Каббад. — Но он слишком долго пробыл царем, слишком много людей безропотно ему подчиняются. Это портит.

— Ты на что-то намекаешь? — подозрительно уставился на него Аддон.

Прорицатель скроил невинную рожицу. Всадники упорно двигались на запад, поднимаясь все выше и выше по хребту Чегушхе. До этого они миновали Газарру и Шэнн, завернули непонятно зачем в Ирруан, где Каббад провел несколько ночей в храме Эрби — богини плодородия и милосердия.

Сам Ирруан был светлым и просторным городом с широкими улицами и домами, сложенными из обоженных кирпичей. Многочисленные обители богов и дворцы местной знати должны были существовать вечно и явно возводились с таким расчетом. Их строили из тесаных каменных глыб, украшали затейливым орнаментом и расписывали яркими красками. От этого Ирруан был похож на цветущий каменный сад.

В светлых бассейнах плескалась вода. На площадях стояли статуи царей и героев, прославивших родной город.

Газарра была величественней, но Ирруан (где Аддону довелось побывать впервые) оказался красивее и изысканнее. Суровый воин, возможно, впервые в жизни пожалел о том, что в Каине нет ничего подобного. Стоило бы, конечно, вызвать ваятелей и заказать им что-нибудь эдакое, но в цитадели слишком мало места. Статуи будут мешать во время боя, а швырять их на головы нападающим, разбивать на осколки или переплавлять на металл не поднимется рука даже у самого практичного человека. Лучше уж не подвергать это великолепие превратностям судьбы, а любоваться им там, где это возможно.

Кайнен беззаботно наслаждался созерцанием скульптуры из черного металла, когда его взору открылась совсем другая картина.

/Расколотые статуи ирруанских героев, бассейн с застоявшейся вонючей водой, в котором плавал кверху лицом раздутый посиневший труп со стрелой в груди, зарево пожара где-то там, за спиной, где сейчас возвышается царский дворец с расписными колоннами, толпы хохочущих бойцов — и над всем этим он сам, на коне, с окровавленным раллоденом, командует…/

Он потряс головой.

Что-то случилось с ним после смерти Либины и Руфа. Он хотел бы надеяться, что это не безумие, ведь видения, которые все чаще посещают его, больше походят на страшные сны…