Виктория Угрюмова - Голубая кровь

Он не оставляет меня. Я разговариваю с ним и прошу, чтобы он понял. Он приходит в мои сны — темная, безликая тень, вооруженная каким-то страшным мечом, но я уверен, что это Руф. И я бегу за ним, тяну руки, кричу и просыпаюсь от собственного крика…

Согласись, любимая! Ведь если бы не таблички, ты бы поверила мне!

Но я хотел, чтобы ты запомнила его любящим. Таким, каким он не мог быть в жизни, а мог остаться только в смерти.

Я не жалею, что сделал это. Ты можешь казнить меня как убийцу Руфа Кайнена, но даже в смертный час я стану повторять, что не сожалею о содеянном.

Однако мне плохо без него.

— Темная безликая тень, — тихо повторила Уна. — С длинным мечом, какого не было никогда. Я вижу его на фоне ярко-желтого диска луны, и ее тошнотворный свет выворачивает мне душу. Вернись ко мне, — прошу я. И понимаю, что прошу невозможного. Мы отныне по разные стороны…

— Вернись ко мне, — прошептал Килиан. — Полюби меня. Ради тебя я могу все. Полюби…

— Мы по разные стороны, — скорбно ответила она. — Ты убил меня из-за того, что рука Омагры грозила тебе. Ты убил меня и взамен — вместо жизни и судьбы — принес мне недописанную песню. Если ты хотя бы завершил ее… Что там дальше, Килиан?!

— Не знаю, — сказал он сухо. — Честно говоря, я пытался досказать, что дальше, но у меня не его голос и не его сердце. Я родился под нашим небом, а он под каким-то своим. Ты сама это сказала.

Здесь все было знакомым и одновременно чужим.

Здесь жила Либина и Аддон Кайнен, здесь смеялась Уна и хохотал здоровяк Килиан; здесь колотила Олькоя его неугомонная сварливая жена, учился владеть топором молодой рыжий воин по имени Рюг…

На этих стенах умирали защитники Каина и Южного рубежа.

В этом маленьком святилище совершал обряды самый плохой на свете прорицатель Каббад.

В этих подвалах хранил запасы на случай осады дотошный старик Микхи, который помнил все раморские легенды.

Здесь обитали те, кого Он защищал, кому был верен и предан.

И отсюда же пришли те, кто убил беззащитного Вувахона и залил его кровью маленькие яркие «хоффриххи».

Здесь тренировали убийц, готовых уничтожать все живое только потому, что оно выглядело иначе, было непохожим, говорило на ином языке или вообще не говорило, а потому не могло произнести ни слова в свое оправдание.

Здесь жили глухие, которые никого не только не слышали, но и не хотели слышать.

Он шел к ним, чтобы докричаться.

Руф Кайнен делал это не для себя и даже не для них, а только ради крошки Вувахона.

/ — Никто не хочет даже попытаться, потому что это очень трудно, иногда — почти невозможно. И это может стоить жизни… Когда-нибудь среди людей появятся те, кто станет стремиться разговаривать с душами в надежде на то, что души потом смогут докричаться до своих людей.

— Смертники.

— Избранники, — возразил Вувахон.

— Нет, смертники./

Но в нем умер человек, и посему он не был уверен, кому суждено стать смертником: тому, кого не захотят слушать, или тому, кто не захочет слышать.

Стояла чудесная ночь.

Руф легко карабкался на неприступные стены Каина, цепляясь крюками, которые выскакивали из пазов на запястьях его доспехов, и помогая ногами: подошвы его обуви были покрыты мелкими острыми шипами и совершенно не скользили.

Он хотел увидеть Аддона или Каббада, потому что эти двое представлялись ему самыми мудрыми и достойными из всех людей, которых он узнал на своем недолгом веку. Жаль, что нет на свете Либины, вот кто умел выслушать и посочувствовать. Внезапно Руф подумал, что Вувахон был правее, чем ему представлялось. Ведь если была в его жизни такая Либина и такой Аддон, если ходят по земле прорицатель, любящий людей больше, чем богов, которым служит, и старый управитель Микхи, потерявший и сына, и внука; и если был Хималь — совсем еще мальчик, не пожалевший себя во имя других, — то, верно, род человеческий заслуживает уважения.

Он должен рассказать людям правду об аухканах, должен объяснить, что земля, где оба народа станут жить в мире и согласии, будет прекрасной. Он обязан это сделать, как бы ни хотелось ему вытащить Арзубакан и посеять целое поле боли среди тех, чьи соплеменники подняли руку на крощечного пряху.

Он перемахнул через широкий каменный зубец и чуть было не натолкнулся на сгорбленную человеческую фигуру. Она была такой маленькой, такой незаметной. Сперва он решил, что встретил ребенка.

Не желая вызывать переполох своим появлением, Руф замер, прижавшись к холодной стене.

— Руф, — произнес мелодичный девичий голос. Он вздрогнул. Это была Уна. Но как она могла увидеть и узнать его ночью, в кромешной тьме — ведь луна была затянута тучами.

— Руф, мне плохо без тебя.

В ее голосе было столько печали и горя, что он сделал бесшумный шаг навстречу — обнять, защитить, успокоить.

— Если бы я знала, что ты хотел написать в этой песне. «Мы вернемся с полей, на которых давно полегли. Возвратимся из тьмы, где до этого долго блуждали». Когда? Когда ты вернешься? Сколько мне еще ждать? Это единственное, ради чего я живу, единственное, на что надеюсь.

Знаешь, любимый, я совершенно по-детски мечтаю, что ты однажды выйдешь из темноты и скажешь: «Я пришел». И я смогу обнять тебя и поцеловать. Поэтому я так часто и охотно остаюсь в темноте. Ведь ты же обещал. Во всяком случае так я себе это придумала. Руф! — простонала она. — Возвращайся скорее, мне невыносимо жить без тебя.

И, покорный этому молящему призыву, он сделал еще один шаг и произнес:

— Я пришел.

— Кто здесь? — громко и резко спросила она. И поскольку ответа не было, повелительно молвила: — Я царица Аммаласуна. Отвечай немедленно, кто ты.

— Царица? — изумился Руф. — А царь Баадер?

/О чем это я? Нет, не такой я представлял нашу первую встречу. А может, так и лучше — слишком многое нужно объяснять./

— Неужели это и на самом деле ты? — недоверчиво сказала девушка. — Голос твой, но уставший. Такой, будто ты не говорил долгие ритофо.

— Я на самом деле давно не пользовался голосом, — признал Руф. — Но ты не сказала, почему ты — царица? Что произошло в Каине после…

Он чуть было не обмолвился «после моей смерти», но решил не причинять Уне боль.

— После того, как Килиан убил тебя? — уточнила девушка.

— Ты знаешь это — и ты здесь?

— Я подозревала, — сказала она. — А напрямую спросила только сегодня. И он ответил. Мне жаль его, хотя он убил нас обоих. Я умерла в тот день, когда тебя не стало, Руф. Смешно, если тебя нет и ты ничего не слышишь, а только чудишься мне в какой-нибудь нелепой и обычной тени, и я снова говорю сама с собой, как и все это время. Смешно и грустно. Я ведь так давно мечтаю хотя бы еще разок увидеть твои глаза. Гадаю — какого они будут цвета на сей раз…