Виктория Угрюмова - Голубая кровь

Так что Руфа Кайнена Лекса запомнила. Она даже влюбилась в него по-детски и мечтала, что однажды он появится вместе с отрядом эстиантов и снова покатает ее на коне, а после на плечах. И Руф не обманул. Он пришел, когда ей было хуже всего, очень страшно и больно, и ее не испугало, что лицо у него цвета грозового неба и глаза фиолетовые, как озера в половодье.

Она подумала, что господин Руф стал каким-нибудь добрым духом или бессмертным воином Суфадонексы. Или еще кем-то. Мало ли кто хочет дружить с таким удивительным человеком…

Лекса потянулась ему навстречу и стала жаловаться на боль, на отчаяние, на страх, на внезапную болезнь старших членов семьи. Она видела в жизни слишком много и была не по годам взрослой. Она понимала, что все они здесь обречены умереть в мучениях, и единственная сумела увидеть лицо отца — застывший кошмар.

А потом, рассказывала малышка потрясенному Лилиану, господин Руф вытащил странный длинный меч, такой же темный, как и его доспехи сильно-сильно порезал себе руку. Она ахнула, а из раны хлынула не красная кровь, как у всех, а голубая. И эта кровь текла очень легко, как вода а не как густая жидкость. Это ее почему-то поразило больше всего.

Господин Руф нацедил голубой крови в чашу и приказал, чтобы Лекса немедленно ее выпила. Это должно было быть невкусно: очень горько и очень солоно. Но жидкость была холодной, а девочка горела, и она жадно проглотила питье.

Затем Руф обошел с этой чашей всех, кто был в селении, и все сквозь жар и бред помнят странный вкус на губах, словно пили очень соленую и горькую морскую воду. И отчего-то они знали, что в ней единственное спасение.

А отца он унес с собой, объяснив девочке, что того необходимо похоронить, но чтобы она не печалилась: Зебанга и в царстве Ягмы будет ее помнить, и любить, и охранять.

Лекса не видела, чтобы у господина Руфа открывался рот или шевелились губы, но она слышала все-все. Каждое его слово. Она поцеловала его — щека была холодной-холодной — и тихо заснула. Хотелось плакать по умершему отцу, но сил не было.

А утром они проснулись обессиленными, но здоровыми — ни язв, ни пятен, ни слепоты, ни жара. Очень хотелось есть, и на столе обнаружились диковинные растения, похожие на лишайник. Лекса была уверена, что их оставил господин Руф.

Мать долго боялась брать их в рот, и остальные тоже вели себя настороженно, но Лекса безоговорочно верила своему любимому другу. Кроме того, никто не был способен добыть другую еду. Пришлось попробовать.

Лишайники оказались неожиданно вкусными, похожими на рыбу, и быстро насыщали. Их хватило до вчерашнего дня. А сегодня приехал наконец Дозор из Каина.

Килиан подумал, что его боги хранили. Ведь если бы эта страшная болезнь была занесена в крепость, то никакой голубой крови не хватило бы, чтобы вылечить всех жителей. Да и не согласились бы они пить спасительное снадобье — не поверили бы.

Он с уважением взглянул на малышку.

Лекса сидела с отрешенным взглядом и улыбалась. Она не стала никому рассказывать, как носил ее ночью по двору, под звездами, Руф Кайнен, как целовал горячий лоб холодными губами, и ей казалось, что капли росы падают ей на щеки. Ей было так хорошо, как никогда в жизни. А может, так, как никогда, уже и не будет.

/ — Ты меня любишь, правда? — спрашивала она.

— Конечно, — отвечал он. — Ты вырастешь, и я приеду и заберу тебя отсюда далеко-далеко, в прекрасный город, где ни один дом не похож на другой, где на крышах растут деревья и кусты, усыпанные яркими и сочными ягодами; где во двориках вырыты небольшие озера и шумят крохотные водопадики; где цветут прекрасные цветы и порхают яркие бабочки с узорчатыми крыльями. Я подарю тебе хонедим небесно-голубого цвета из тончайшей, как паутина, материи, и на нем будут вытканы большие цветы. И я познакомлю тебя со своими новыми друзьями — добрыми, сильными и преданными. Ты только вырастай скорее и обязательно постарайся не разучиться любить и верить — вот как сейчас.

И она все-все понимала: как надо любить и надо слышать другого, как надо ждать и хранить верность.

Где-то там, на другом краю земли и времени ее ждала удивительная страна./

Она не стала рассказывать этого взрослым, потому что знала, что господина Руфа считают погибшим, хотя и договорились пока скрывать от нее это горестное известие. Лекса подслушала разговор опечаленных родителей однажды ночью, после того как закончилась осада крепости и они снова вернулись домой.

Она узнала о его смерти — и не поверила.

И теперь Лекса не хотела, чтобы мать, встревоженная упорством дочери, стала разубеждать ее, объясняя, что Руф приходить не мог, а если и приходил, то это был кто-то другой — доброе божество, дух, принявший облик близкого малышке человека. Она мудро решила хранить эту тайну, чтобы никто не мог вторгнуться с огнем и мечом в город, о котором знала только она — девочка

Лекса.

И отчего-то рядом с господином Руфом — ослепительно красивым в этих странных доспехах и шлеме — она постоянно видела двоих чудовищно прекрасных многоруких, многоглазых великанов с длинными хвостами и клыками и крошечное пушистое существо с яркими синими глазами. Существо это рассказывало о том, что мир необозрим и в нем могут мирно ужиться все, кто только захочет.

А еще Лекса откуда-то знала, что ей недолго осталось жить, но это прозрение она прятала очень глубоко, чтобы не огорчать ни господина Руф ни пушистое синеглазое существо, ни великанов воинов, ни саму себя.

Себе она оставила только воспоминания и надежду,

И еще подарок Руфа, пушистый коврик, на котором был выткан синеглазый пушистый малыш, прижимающий к себе охапку ярких цветов.

Это было настолько неправдоподобно, что могло быть только правдой.

/Давно умерший человек приходит, чтобы спасти жизни людей в забытом богами и людьми селении.

Чудовища, порожденные чернотой ночного неба, охраняют его и других, а не нападают на беспомощных и больных, как должны были бы, если верить нашим легендам.

О боги! Что мы делаем? Возможно ли, чтобы мы ошибались? Неужели нам не нужно защищаться, не нужно готовиться к сражению за право жить под этим небом? Что если мы все заблуждаемся?/ .

Но Килиан посчитал эти мысли минутной слабостью.

Чем больше металась и разрывалась его душа между любовью и ненавистью, чем сильнее были сомнения, тем оказывалось проще не думать ни о чем, а лишь исполнять то, что он считал своим долгом.

Он стоял посреди площади, прямо напротив храма Ягмы.

Ветер как-то особенно нежно перебирал его длинные белые волосы, а солнце заглядывало в глаза, словно любящий пес, который пытается угадать на строение своего хозяина. И птицы в тот страшный день пели самые звонкие и прелестные песни.