Джеральд Старк - Конан и честь империи

Колдун быстрым и очень цепким движением сгреб отшатнувшуюся стигийку за плечо и дернул к себе. Скосив глаза, Ренисенб увидела лежащую на шерстяной ткани ладонь с высохшим и омертвелым указательным пальцем, чья длина превышала обычную по крайней мере в полтора раза. Палец слегка подергивался, напоминая огромное (и наверняка смертельно ядовитое) насекомое вроде кешанской болотной многоножки.

– Я ничего не обещаю, – почти прошипел Крэган. – Но лучше бы тебе немедленно спуститься в подвалы и разыскать останки ширрифа. Пусть его отнесут в какое-нибудь холодное помещение. Проследи, чтобы над ним не вздумали читать каких-либо молитв и больше ни о чем не спрашивай.

– Пусти меня, пусти! – магичка вырвалась, оставив трофей – свою шаль, и, спотыкаясь, выбежала в коридор. Вслед ей пролетел ехидный смешок.

Оставшись в одиночестве, гипербореец подумал: если бы право решать принадлежало ему, не стал бы задумываться и колебаться. Враги и союзники частенько уподобляли его действия поступкам ребенка, отрывающего крылышки мухам, дабы посмотреть, выживет ли насекомое.

Крэган охотно соглашался: порой стремление узнать как можно больше перевешивает все доводы разума. Именно любознательность втянула его сперва в безнадежные попытки овладеть разумом Карающей Длани, затем – в авантюру Последнего Прощания, а теперь угрожала возможностью запросто погибнуть в Вольфгардской Цитадели.

Вечер 2 дня Второй летней луны.

Возможно, скогры и не отличались большим умом, когда от них требовали единства в действиях или самостоятельных поступков. Однако что касается распознавания малейших оттенков настроения собратьев, тут они почти никогда не ошибались.

Только на полпути из Цитадели Рэф сообразил, что не дает ему покоя – тишина вокруг. Звери следовали за ним в почтительном отдалении, не решаясь затевать обычные свары или наскоро обшарить приглянувшийся дом в поисках спрятавшихся горожан. Поджатые хвосты, полусогнутые лапы и настороженные уши доказывали как готовность скогров в любой миг кинуться туда, куда укажет Вожак, так и тщательно скрываемое желание удрать и спрятаться. Оборотни пребывали в растерянности – состоянии, несвойственном дикими животным и более подходящим для людей. Они не могли уразуметь, почему им не разрешили ворваться в крепость – ведь минувшей ночью они почти добились победы.

В таком подавленном молчании, нарушаемом редкими взлаиваниями и топотом многих лап по пыльным деревянным мостовым, Стая дошла до опустевшего здания былой Управы по Охранительным делам. Рэф сам не знал, почему решил обосноваться именно тут. Может, потакая не желавшим избываться воспоминаниям, связанным с этим приземистым добротным сооружением в начале Копейной улицы? Или потому, что перед Управой раскинулась большая площадь, где могли собраться оборотни, а с крыши отчетливо различались башни и стены замка короны?

В само здание Рэф заходить не стал. Нависающие над головой потолки внушали ему постоянное беспокойство. Присел на ступеньках широченного крыльца, и почти сразу же рядом, искательно поскуливая, собрался маленький круг Бегущих Следом – тех, кто безоговорочно признал его Вожаком и теперь всячески пытался выказать свою преданность. Часть Круга подобрал лично Рэф, другие заявились сами, следуя непонятным, полузвериным-получеловеческим соображениям. Рэф рассчитывал, что в будущем из них выйдут толковые помощники.

Если оно теперь вообще настанет, увиденное им будущее…

Уловив, что пока никаких приказаний ожидать не стоит, Стая рассыпалась по окрестным кварталам – выслеживать, охотиться, искать подходящее логово в ожидании ночи. Скогры вполне могли передвигаться при ярком солнечном свете, но предпочитали вечерние или утренние сумерки.

Над ухом вопросительно хрюкнуло. Караульщики привели рыжую волчицу на привязи и спрашивали, нельзя ли ненадолго снять с нее ошейник. По твердому убеждению Рэфа, кожаный ремень на шее этой твари следовало поменять на хорошую веревку с петлей – а потом затянуть покрепче. Однако подходящий момент избавиться от Нейи Раварты был упущен: слишком многие ее видели и почти все прислушались к ее безумному бормотанию. В том числе и он сам. Стоило прикончить ее еще в ночь после Ярмарки, но тогда он был занят… очень занят…

Вспомнить бы еще, чем именно. Ночь выла на множество голосов, кружились улицы, дома, перепуганные люди, брызгала кровь, а потом взошло солнце, объявилась эта сумасшедшая девица и все испортила.

Нейя, похоже, угадала, что Вожак размышляет о ней. Подошла ближе, села и требовательно уставилась выпуклыми глазами, похожими на виноградные ягоды. Ее мысли улавливались без труда – когда Раварта пребывала в спокойном настроении, она становилась вполне разумным созданием. Но что касается ее повадок… Она явно вбила себе в голову, что, раз обладает слабеньким талантом к предсказанию, ей дозволено все.

В том числе сидеть напротив Вожака и надрывно скулить.

– Опять на веревку захотела? – вполголоса пригрозил Рэф. Ответом стал уже приевшийся образ ночного неба, разрезаемого синеватыми молниями, и мечущиеся под дождем фигуры оборотней.

– И что с того? – Рэф предпочитал говорить с одержимой волчицей вслух – скорее для себя, чем для нее. – Сама видела, я сделал все, что мог. Потерпи до утра. Твоя дева придет завтра.

Узкая рыжая голова закачалась из стороны в сторону в совершенно человеческом жесте отрицания.

– Думаешь, заупрямятся? А куда им деться? Из замка они не высунутся и тайком не удерут, так что подождем. И хватит торчать у меня над душой!

Зверюга ловко увернулась от вполне заслуженного пинка, проскочила мимо своих охранников и с независимым видом затрусила к лужице тени под стеной дома. Повертевшись на месте, улеглась и вроде бы задремала, свернувшись холмиком золотистой выжженной травы. Рэф не сомневался – как только он только начнет подниматься на ноги, Нейя Раварта будет тут как тут.

Вот напасть ходячая!

Что самое досадное: какой-то потрепанной, наполовину свихнувшейся волчице удалось посеять сомнения, ослабить незримые нити, соединявшие Вожака и Стаю. Да, пока скогры не выказывали неповиновения и подчинялись – но сперва косились на Нейю, точно спрашивая ее одобрения. Рэфа они принимали за первого среди равных, как водится между зверьми, но Раварты и ее пророчеств откровенно побаивались и трепетали перед ней. Рэф не испытывал к новоявленной провидице никаких чувств, кроме досады и раздражения тем обстоятельством, что ему никак не удавалось с ней справиться. Пусть он натянул на нее ошейник, это ничего не значило – в любой момент она могла вырваться на свободу и опрокинуть все, сделанное им.