Джеральд Старк - Конан и честь империи

Бывший дознаватель не сумел добиться внятного ответа: ради чего им, детям Карающий Длани, понадобился какой-то отпрыск человеческого рода? Раварта упрямо твердила одно и то же: «Право вести – твое, но указывать дорогу должна дева». Подобные слова кого угодно выведут из себя, но Рэф вскоре нашел достойный выход из положения. Он уступит Нейе, а дальнейшее – на совести засевших в крепости людей. Сам-то он твердо знал две вещи. Во-первых, аквилонскую принцессу добром им не отдадут. Во-вторых, если случится чудо и Ричильдис Канах придет – с ее появлением Стая рискует окончательно превратиться в неуправляемое скопище зверей. Ему не нужна никакая девчонка. Он сам отлично знает, куда вести Стаю и как одолеть людское племя. Единственно, для чего сгодится ребенок – припугнуть ее грозного отца, дабы не слишком усердствовал в стремлении оборонять Цитадель.

Что же до требования выпустить из крепости Эртеля Эклинга и его приемыша, оно принадлежало самому Рэфу. Нейя не упоминала о своем бывшем друге, короле Пограничья – возможно, она просто-напросто о нем забыла. Рэф же счел, что эту парочку лучше держать под рукой. Волчонку можно в любой миг свернуть шею, а Эртель… От него самого пользы никакой, но вот его имя еще может сослужить хорошую службу. Он ведь остается королем страны, пусть и бегает на четырех лапах. Как он там поживает, в клетке, укрепленной ворожбой стигийской девицы? Хотя с приездом Озимандии колдовство эш'Шарвин, надо полагать, долго не продержится.

Воспоминания о событиях в коронном замке потянули за собой другие, более расплывчатые… и вместе с тем волнующие. Рэф в точности помнил, как выходил из крепости, поручив двум скограм покончить с гиперборейскими магиками. Оборотни не вернулись, а различного колдовства прошлой ночью хватило в избытке, из чего следовало – Мави и ее дружок не справились со своим поручением или справились наполовину.

О собственном же времяпровождении Рэф помнил весьма смутно. Из замка он по Верхнему Проезду направился к Бронзовым воротам – взглянуть, как обстоят дела на Ярмарке. Где-то на полпути над городскими стенами взлетели радужные брызги фейерверка, затем послышался многоголосый вопль ужаса, и хлынул дождь.

Этот дождь смыл из памяти дознавателя Восходного квартала все, что происходило с ним до наступления рассвета. Осталось только удивительное ощущение полнейшей свободы и могущества. Должно быть, вместе со скограми он носился по улицам, ему вспоминалось, что он находился подле бастионов замка, но те выглядели слишком неприступными, и он ушел оттуда, предоставив тем, кто поглупее, карабкаться по стенам и охотиться на людей. С ним что-то происходило, он менялся, также, как менялись по собственному желанию одержимые оборотни, принимая ту ипостась, которую им хотелось. В своей прежней жизни Рэф из Ильгорта, потомок смешанных, браков между Карающей Дланью и людьми (хотя подобное не приветствовалось старейшинами рода) считанные разы пробовал изменить обличье и ему не удавалось стать даже слабым подобием волка. Он безнадежно застревал в начале второй стадии – зверообразное чудище, неуклюжая и отвратительная на вид тварь. После десятка неудачных попыток он бросил это занятие, положив для себя отныне и навсегда пребывать в человеческом облике.

Той грозовой ночью, до отказа наполненной криками и рычанием, он отмахнулся от давнего обещания. Он смог стать кем-то – не человеком, не волком, а иным созданием, внушавшим испуг даже собственным сородичам. Рэф затруднился бы описать, как именно выглядело его обличье, но оно оказалось намного более удобным и ловким, нежели прежнее человеческое тело. Оно могло все – взлетать по отвесным стенам, быстро заживлять раны, противостоять холодной стали, и не знало усталости. Жаль, что под утро он растаял, этот неведомый Зверь, вернув дознавателя к прежнему виду… и совершенно новой жизни.

Тогда он тоже пришел в себя здесь, на площади перед Управой, еще толком не придя в себя от минувших открытий. И почти сразу его ожидал вызов – вызов, брошенный кем-то из самоуверенной молодежи, решившей, что десяток загрызенных людей и доблестное падение со стены замка дали им какие-то права на место Вожака. Либо же их толкали вперед дремавшие прежде инстинкты животных, требовавших устроить испытание тому, кто становится во главе Стаи.

Первые трое сдались почти сразу, Рэфу даже не понадобилось прибегать к силе. Достаточно было посмотреть на зарвавшихся юнцов и обратиться к ним, как двое тут же порскнули в толпу. Последний остался – упал на бок, перекатился на спину и униженно задрыгал в воздухе лапами с устрашающими когтями, выражая подчинение. В доказательство это создание, слитые воедино кабан, барс и собака – без всякого на то приказа разорвало на кусочки следующего нахального претендента, но отступило перед ревущим чудовищем, растолкавшим задние ряды глазеющих оборотней и вылетевшим на площадь.

Эту жуткую тварь Рэф уже видел мельком прошлой ночью. Именно она подбила бесновавшихся в кварталах Поблизости от замка скогров напасть на Цитадель и в меру разумения старалась возглавить штурм. А сейчас глухо рыкающая зверюга, живой таран в медвежьей шкуре желтовато-пегого цвета, поднявшийся на дыбы и ловко перебирающий задними лапами снежной ящерицы, пер через шарахавшихся в стороны оборотней с одной-единственной целью: добраться до почти состоявшегося Вожака и расправиться с ним парой ударов. Остановить его могла разве что каменная стена толщиной в полдюжины локтей.

Или кое-кто иное, отныне подвластное Рэфу. Медвежьей силе можно противопоставить небывалую ловкость, в мире найдутся звуки и пострашнее утробного рыка, и даже толстенная шкура не устоит перед натиском когтей, способных с легкостью рвать полосы металла.

В отличие от скогров, меняющих облики постепенно, с добавлением или исчезновением новых черт, Рэф не переходил, но мгновенно переливался в ипостась своего Зверя. Он и сам толком еще не понял, как именно это происходит – ведь Зверь приходил к нему второй раз в жизни.

Ящеромедведь, разглядев, что именно ожидает его посреди площади, запоздало одумался и грузно рухнул на передние лапы, но остановиться не сумел – помешала увлекающая вперед собственная тяжесть. Он никогда не встречал ничего подобного, и даже ускользнувшая в глубины разума человеческая память отказывалась подсказать что-либо полезное. Это создание, только что бывшее хрупким человечком, которое он так решительно собирался прихлопнуть, обернулось чем-то небывалым. Сплошные острые шипы, изломанные углы, сверкающие на солнце искры. В повадках, движениях кроется что-то от насекомого и от змеи, а змей медведь боялся – это осталось еще от прежнего существования.