Джеральд Старк - Путь героев

Кое-кто из новобранцев начал потихоньку шептаться. Десятники вкупе с ветеранами почти мгновенно пресекли нарождающуюся панику, – но всех, от безусого мальчишки-егеря до самого Пуантенца, когда отряд стальной многоголовой змеей вползал под сумрачные своды лесной тропы, не покидало неприятное чувство: словно бы они входили в гостеприимно распахнутый капкан.

Дорога ветвилась. Отряд оставлял без внимания узкие неприметные тропинки, пути охотников и собирателей трав, но вот показался широкий перекресток, исчерченный следами тележных колес. У обочины раскинул руки-указатели резной деревянный идол, черный от времени и дождей. Короткая команда Просперо, и полтора десятка всадников направили коней по дороге, ведущей к самому сердцу Забытых Лесов. Два таких же разъезда, чьей задачей было – узнать, что происходит в прочих лесных поселках, покинули колонну чуть раньше, один направился прямиком к торговому поселку недалеко от границы. При каждом разъезде имелся проводник из тех, кому уже доводилось бывать за рекой, а также обязательный лекарь. Впрочем, становилось все более очевидным, что все врачебное искусство внешнего мира бессильно перед странной чумой, поразившей Рабиры. Скорее тут помогла бы магия, – но Просперо знал только одного мага, достаточно посвященного, чтобы справиться с бедствием… и вот его герцог хотел бы видеть в последнюю очередь.

Альмарик в услугах проводника по Рабирам не нуждался, и Забытые Леса не пробуждали в нем никакого страха. Сорок с чем-то лет тому он имел сомнительное счастье родиться в одной из многочисленных, безымянных и никому, кроме сборщиков податей да самих местных жителей, неизвестных деревушек в два десятка домов, что рассыпаны вдоль пуантенского берега Алиманы. Еще мальчишкой ему случалось, побившись об заклад, переплывать нагишом холодную и быструю Алиману, чтобы вернуться с пригоршней диковинных прожильчатых камушков, из коих старый Орма мастерил крестьянкам красивые браслеты. Не пугали его и россказни о жутких гулях-кровопийцах.

Это для больших городов гули были далекой страшной легендой, – а в родной деревне Альмарика, бывало, спустя положенный срок после ночи на Белтайн девки приносили в подоле пригожих младенчиков, здоровеньких и чернявых, из которых потом вырастали отменные скальды, знахари и травники. Однажды, когда колодец на деревенской околице вдруг наполнился вместо воды черной вонючей жижей, старейшины, помаявшись денек, пригласили из-за реки ведуна. Явился невысокий крепыш в черных с серебром одеждах, сидел за одним столом со стариками, благодарил за доброе угощение и оказанный почет. Наутро гуль ушел, за ним гнали десяток лучших овец – по работе и плата – а в указанном им месте вырыли колодец с хрустальной, сладкой водой, каковым, вроде бы, пользуются и доныне…

С тех пор судьба, явившаяся в образе однорукого ветерана-вербовщика, вознесла бывшего босоногого пастушка до высокой должности десятника легкой кавалерии его милости герцога Пуантенского. За свою жизнь Альмарик навидался всякого, побывал на нескольких войнах, пару раз усмирял крестьянские бунты, однажды даже участвовал в облаве на оборотня, резавшего без разбору то овец на заливных лугах вдоль Алиманы, а то вышедших на постирушки деревенских девок. Притом последних проклятая тварь, прежде чем убить, насиловала самым зверским образом, из чего и стало ясно, что без оборотня не обошлось (историю эту, кстати, десятник обожал за кружкой пива рассказывать новобранцам, добавляя живописных подробностей, но опуская тот факт, что девок убивал кривой шорник из Венгусты, а овец, понятно, жрали волки). Довелось Альмарику столкнуться и с магией, от чего остался у десятника шрам-ожог на левой щеке и верный талисман на шнурке за пазухой, предупреждающий ледяным прикосновением, ежели где-то поблизости творилось волшебство (эту историю десятник рассказывать не любил – больно уж нехорошо пророчил ему привязанный к столбу чернокнижник, когда десятник разжигал под ним костер).

Позапрошлой ночью, когда, по словам часовых на стенах, в полуденной стороне встало в полнеба сиреневое зарево, Альмарик, спросонья нехорошо ругаясь, еле успел содрать кожаный шнурок через голову и отбросить от себя подальше, – но сейчас талисман вел себя исправно, даром что шли они по колдовской земле. Висел себе, постукивая по грудной косточке. Ну, и Альмарик был спокоен. И, когда Пуантенец отмахнул ему в сторону от основной дороги, в груди у бравого десятника ничего не ворохнулось. Его десяток – точнее, полтора десятка верховых, из них шестеро рубаки хоть куда, да и остальные ничего, хотя и городские – повернул за командиром по широкой тропе, уводящей в самую гущу леса, туда, куда указывал почерневший от старости резной идол.

Нехорошо Альмарику стало вскоре, примерно через полколокола, когда тропа кончилась, и они влетели в поселок.

Странный поселок, нелюдской, хотя и не сразу заметишь, в чем отличие. Большой, не меньше сотни домов, и дома просторные, светлые, в один-два этажа, богато украшенные затейливой резьбой. Дерево, обработано каким-то неведомым способом, отчего каждое бревнышко словно бы светится изнутри своим собственным янтарным светом. В лесу было тихо, это Альмарик отметил с неудовольствием: только топот копыт трех с лишним сотен пуантенских коней, и – ни одна птица не поет, вспугнутая сойка не мечется меж деревьев с заполошным стрекотом, ни разу не шарахнулся в кусты вспугнутый олень или заяц. Только огромные сосны стоят почти что правильными рядами, как мраморные колонны в храме, на пышном, мягком зеленом ковре с алыми каплями брусники. Но то в лесу. А здесь – множество едва шевелящихся тел, прямо на земле, еще не вполне просохшей после грозы, и повисший над всем этим стон десятков голосов. Да еще страдальческий рев домашней скотины в стойлах, недоенной и некормленной со вчерашнего. Такое Альмарик видел всего однажды, когда капризная военная фортуна привела их в богатое гандерское село, в одночасье вымершее от красной лихорадки.

Где-то в доме плакал грудной младенец. Десятник соскочил с коня, не глядя, накинул поводья на столбик коновязи, скомандовал хрипло:

– Всем спешиться. Пройдите по дворам, ищите, кто на ногах держится. Кто будет грабить, оторву руки. Через полколокола общий сбор у ворот, – и пошел на этот безнадежный, затихающий плач, вроде бы доносящийся из двухэтажной хоромины с искусно сработанным ястребом на коньке крыши.

Похоже, неведомая беда застигла здешних жителей в постелях, под крышами их удивительных домов, и те, кто хотя бы немного пришел в себя, пытались выползти наружу – то ли помощи искали, то ли просто бездумно стремились на воздух. Одни и те же приметы: скрученные судорогой руки-ноги, оскаленные рты… Воротина, явно тяжеленная и прочная, вся в бронзовых замысловатых поковках, открылась от малейшего толчка. Альмарик шагнул в исхлестанный ночной грозой двор. Два огромных лохматых кобеля рванулись навстречу с лаем, не достали на пядь – десятник отскочил – и повисли, надсадно хрипя, на крепких цепях. У стены амбара, бессильно свесив руки, сидел молодой гуль, почти подросток. Этот оклемался – завидев Альмарика, приподнял голову, стегнул воина взглядом, полным удивления пополам с ненавистью.