Мэтью Стовер - Клинок Тишалла

Брови Погибели сурово сошлись на переносице. Он зашел так далеко не ради того, чтобы выслушивать нотации, будто ученик в монастырской школе.

– А во-вторых… да, мне плевать. – Хэри пожал плечами.

Кейнова Погибель стиснул кулаки.

– Как ты можешь?

– «Почему» – это херня, – устало ответил Хэри. – «Почему» не воскресит моей жены. «Почему» не спасет моего отца, не вернет мне дочь, не позволит встать на ноги. На хрен такое «почему». Резоны – выдумка для черни.

– Возможно, – процедил Кейнова Погибель, придвигаясь к окну, куда Хэри смотрел так упорно. Деревья подбирались к рельсам все ближе, и казалось, что поезд катится сквозь туннель, сплетенный из отравленных дымом ветвей. – Я сам из простолюдинов. Тебя погубил обычный ремесленник.

– Ну да, да.

– Я был рожден Мартой, женою Террела-кузнеца, и наречен Перриком, – начал Кейнова Погибель неторопливо, торжественно и певуче, словно эл’Котанский священник ежедневное молитвословие.

– Ты зря тратишь время, – повторил Хэри. – Я не хочу знать.

Кулак впечатался в переносицу Хэри, словно молот Террела-кузнеца, и в стороны брызнули кровавые фонтанчики. Калека хрюкнул; глаза его остекленели на миг. Потом он равнодушно слизнул кровь с губ и молча уставился на свою Погибель, выжидая следующего удара.

Кулаки Кейновой Погибели зудели от яростного желания врезать еще раз, и еще, и снова; он жаждал убить этого негодяя, вышибить из него дух голыми руками – но смерть не утолит его жажды.

– Не в том дело, чего ты хочешь. Чего хочешь ты, уже никому и никогда не будет интересно. Дело в том, чего хочу я .

Он потер разбитые костяшки другой рукой, пытаясь выжать из пальцев жажду крови.

– Считай это допросом наоборот. Я хочу, чтобы ты кое о чем узнал. И я расскажу тебе. Если мне покажется, что ты слушаешь недостаточно внимательно, я буду тебя бить. Все понятно?

Ответный взгляд налитых кровью глаз был пуст, словно вымытая тарелка.

Снова Кейнова Погибель сгреб пальцами складки грязного одеяла, прижимая грубую ткань рубахи к сочащимся сукровицей язвам ожогов.

– Я знаю, что тебя пытали и прежде, Хэри… ммм, огриллоны клана Черного Ножа в пустыне Бодекен, не так ли? И я вполне осознаю, что лишь вчера ночью ты пытался заставить моих людей убить тебя. Подозреваю, что боль для тебя значит не больше, чем смерть, но для меня твои жизнь и мучения крайне важны. – Он сгорбился, сосредоточенно и неторопливо переводя дыхание. – Через пять дней мы прибудем в Анхану. Там тебя передадут светским властям на казнь. А до тех пор я хочу, чтобы ты страдал, а в особенности – чтобы слушал .

Деревья за окном расступились, открывая взгляду крутобокие, поросшие орляком и бурьяном холмы, уходящие в туманную синюю даль, – жестокие пустоши Каарна. А в вагоне Кейнова Погибель заново начал свою литанию:

– Я был рожден Мартой, женою Террела-кузнеца, и наречен Перриком. Большую часть своих юных лет я ожидал, что вырасту простым человеком – счастливым, какими казались мои родители. Мать моя происходила из Кора и годами была старше отца; ей были ведомы тайны, недоступные нам, и все же мы не сомневались в ее любви….

День за днем – на протяжении всего пути от отрогов Зубов Божьих, во время пересадки в Харракхе, пока готовили к погрузке баржу, и первые дни умопомрачительно медленного путешествия по излучинам неторопливо текущего к Анхане Великого Шамбайгена – Кейнова Погибель пересказывал судьбы своих родителей. О себе он упоминал нечасто; вместо этого он перебирал все подробности об отце и матери, какие только задержались в памяти: как Террел впервые выпорол сына, какие медовые пирожки пекла Марта, когда лето уступало место осенним ливням, как барон Тиллиов Оклянский приказал выпороть Террела за то, что тот подрезал стрелку его любимой кобыле, какие жуткие скандалы закатывали друг другу его родители, когда мальчику было лет десять – тогда он впервые узнал, что Марта уже была в тягости, когда Террел повел ее под венец – и не от будущего своего мужа.

Он перечислял малейшие детали – хорошие и дурные, существенные и тривиальные; он хотел, чтобы родители его встали перед Хэри, словно живые, как обитали они в сыновьем сердце.

Странно, но Хэри каким-то образом, верно, понял цель Кейновой Погибели; во всяком случае, он никогда не спрашивал, зачем мучитель рассказывает ему все это. Лишь порой он выныривал из океана душевной боли, чтобы бросить короткое замечание, или попросить разъяснения какой-нибудь мелочи, или просто хмыкнуть понимающе.

Потом, как-то вечером, когда баржа ползла по широкой излучине, разделявшей две гряды невысоких поросших травою холмов, Хэри заметил:

– Мне по твоим словам кажется, что я с твоими предками познакомиться уже не сумею. Верно?

Кейнова Погибель глянул ему в глаза, и голос его был сух, точно камни в родных пустынях его матери.

– Мои родители оба пришли на стадион Победы в день успения Ма’элКотова.

– Да ну? Там и легли, верно?

– Да.

– Надо же… – Взгляд калеки унесся в некие туманные дали, за много миль отсюда, за много лет. – Знаешь, помнится, когда я готовился спрыгнуть на песок – я прятался в вентиляционной щели под крышей гладиаторских казарм, а помост с Ма’элКотом, и Тоа-Сителлом, и… и всеми остальными… только вкатывался в ворота, – я подумал тогда, что если бы кто-нибудь из моих близких погиб из-за того, что кто-то поступил так, как поступлю сейчас я, то не остановился бы, покуда не отыскал бы ублюдка и не удавил голыми руками.

– Надо же, – повторил Кейнова Погибель без выражения.

– А где был ты?

Кейнова Погибель вопросительно глянул на калеку.

– Тебя там не было, – пояснил Хэри. – На стадионе.

– Откуда ты знаешь?

– Я знаю, ты боец. Если бы ты был там, то или твои родители остались бы живы, или ты сложил бы голову.

– Я был… – Кейновой Погибели пришлось промедлить, сглотнуть старую, знакомую боль, – занят.

Хэри кивнул.

– Ты эл’Котанец, да? Возлюбленное Дитя Ма’элКота?

– Да.

– Мгм. – По лицу его скользнула очередная из его мимолетных, горьких почти-улыбок. – Я тоже.

Кейнова Погибель нахмурился.

– Ты?

– Да. Я прошел через последний из ритуалов Перерождения незадолго до Успения. Крещен огнем и кровью – мечен, пропечатан и освящен, честь по чести.

– Не верю.

– А Ма’элКот верил. – Он махнул рукой, возвращаясь к теме. – В тот день он созвал на стадион своих Возлюбленных Детей. Как вышло, что ты не попал туда?

– Я…

Кейновой Погибели пришлось отвернуться; боль, которую принесли с собой воспоминания, потрясла его – жестокая резь под сердцем, нимало не ослабевшая за семь лет, не утоленная несомненной уверенностью в том, что именно боль и потеря послужили тем резцом, что вытесал облик его судьбы. Тогда он не в силах был переменить случившегося, не мог, вернувшись назад, сделать этого и сейчас, семь долгих лет спустя.