Мэтью Стовер - Клинок Тишалла

– Я знаю тебя .

Она простирает пробитую ножом руку, словно предлагая поцеловать бескровные губы краев раны. Другой рукой она прикрывает грудь над сердцем.

– Ты снова явился мучить меня?

– Надеюсь, нет, – ответил он.

– Моя дочь , – простонала она, и светоносный плащ потемнел, словно зимний вечер. – Дочь моя умирает!

Чародей вспомнил о Деметре и Персефоне, но не мог бы решить, принадлежала эта мысль ему или богине.

– Многие живут. Ты должна спасти тех, кого еще можно спасти.

– Некогда назвалась я избавительницей , – ответила она. – Ныне я лишь тень умершей. Я не в силах никого спасти .

– Я не стану спорить. Действуй.

– Как могу я? Без тела… без воли…

– Тело есть у меня. Возьми меня, как пыталась овладеть Райте. Я восполню недостающее в тебе.

По щекам ее потекли кровавые слезы.

– Ты не знаешь, что готов предложить…

– Я не предлагаю. Я требую: возьми меня. Спаси их.

Он отворил свой разум перед раненой богиней.

Она беспомощно поплыла к нему.

– Ты умрешь , – прорыдала она.

И он ответил:

– Знаю.

Он притянул ее к себе, и она окутала его, проникла внутрь, обернулась им. Чародей принял на себя ее боль и одарил своей волей. Сквозь него она потянулась к силе реки, и тихо звеневшая в сердце его Песнь Шамбарайи загремела титанической мощью.

Пять минут.

Бог ощутил, как коснулись внутренней сути его мысленные щупальца, отдававшие запахом речной богини…

И погасли.

Тварь, которая была некогда Артуро Коллбергом, ощутила, как гаснет в ее коллективном сознании эхо страданий богини; миг спустя утихли неслышные рыдания Веры, и тварь поняла, что ее предали.

Девчонка потеряла сознание, и связь была разорвана.

Ярость взорвалась в его мозгу, стирая своим блеском лужок на берегу Великого Шамбайгена, стирая Ма’элКота, расхаживавшего вдоль кромки воды в своем модном костюме, стирая лимузин, социальных полийцейских, Эвери Шенкс – заставив на мгновение забыть даже о божественной мощи.

На долю секунды тварь снова стала Артуро Коллбергом, некогда администратором, снова преданным…

Его предал Майклсон.

Взревев, он метнулся через салон, ухватив девчонку за воротничок белой ночной рубашки, стиснул в кулак артритичные пальцы – и руку его перехватила стальная перчатка безликого социального полицейского. Он попытался вырваться, но с тем же успехом он мог двигать горы иссохшими руками.

Место гнева заняла безысходность. Он обвис, беспомощный – и это давно привычное бессилие вернуло его к себе. Снова он был богом, и счастлив этим.

Бог понимал, что девчонка отравлена; чародейским оком Ма’элКота бог видел, как рассудок ее неспешно скатывается к порогу смерти. И теперь бог ощущал, что меч находится в Палате правосудия столичного Зала суда.

В тот самый миг, когда знание явилось к нему, где-то в невообразимых недрах десяти миллиардов подсознательно связанных разумов родился импульс. Возможно, он пришел от Ма’элКота, или Коллберга, или Марка Вило, или любого из взаимно неведомых членов Совета попечителей; от инженера-химика в «СинТеке» или от подпольного оперативника социальной полиции, проникшего на незаконную сходку рабочих, от домохозяйки в Белграде или дворника в Новом Дели. А может, импульс родился у них одновременно: вот еще один способ разделить вину. Одна десятимиллиардная доля ответственности – бремя достаточно легкое даже для самой чувствительной совести.

Тела, служившие некогда Артуро Коллбергу и Ма’элКоту, одновременно одинаково усмехнулись.

Через пять минут состояние девчонки уже не будет играть роли.

В двадцати километрах над Анханой белл-хауэлловский ТБ-24 «Дэв» вышел из пике, сбросил единственную ВЭО антифугасную УБН-РБЧ и на максимальной скорости устремился в сторону восходящего солнца.

Губы не слушаются меня, язык едва шевелится. Я кричу Райте в ухо, чтобы слова не затерялись в громе пушек:

– Ты можешь говорить с ним?

– Что?

Я хватаю его за плечо.

– Ты можешь говорить с Ма’элКотом? Ты чуешь его – а он тебя? Можешь с ним связаться?

Взгляд монаха теряется в небе.

– Одна машина… ТБ-24 «Дэв» производства «Белл и Хауэлл», экипаж четыре человека, эффективный потолок двадцать пять тысяч метров, максимальная скорость два комма один Маха* 6, вооружение…

– Приди в себя, черт! – Я снова встряхиваю его. – Ты должен достучаться до Ма’элКота, сказать ему…

– Пикирует, налетает, словно кречет…

Какой-то миг я могу думать только об одном – как же мне, блин, холодно, потому что стылая вода вытекает из чаши; меня трясет от холода, руки немеют, стынет спина, я не слышу себя, потому что рев в ушах перекрывает даже грохот сражения. Я знаю, за чем летит турболет. Всего один.

Больше и не нужно.

Меня охватывает нелепое желание поднять глаза, отыскать в небесах титановую булавочную головку, хотя я понимаю, что ее не видно. Хочу глянуть – и не могу.

Боюсь.

В мозгу моем дымятся синематографически яркие воспоминания – документальные кадры из Индонезии. Мысленно я уже вижу, как титановая слезинка роняет крошечное серебряное яйцо, прежде чем устремиться на восход…

– Скажи ему, что мы сдаемся! – рычу я. – Твою мать, Райте, передай ему, что мы сдаемся! Я сдаюсь ! Я отдам ему меч, сделаю все, что он хочет, только скажи ему – не надо !! !

Вот же злая шутка: я и навел его на эту мысль.

– Черт, они бы город стерли с лица Земли!

– Разве один город – высокая цена за жизнь целого мира?

– Да? Даже если это твой город?

– Я готов рискнуть.

Он выложил карты. Поймал меня на блефе.

Взрыв убьет каждого из бывших пленников Ямы, кто несет в себе противовирус Шенны. Всех нас, до последнего.

Райте.

Делианн.

Т’Пассе.

Орбек.

Динни, Флетчер, Аркен, Гропаз…

Дамон. Жест. Фейсы. «Змеи». Подданные Канта.

Я.

Короткая вспышка незримого света выжжет наши кости, и Ма’элКот явится сюда, когда ему будет удобно, и подберет меч, и гейм, блин, овер! Это я думал, что я крутой. Безжалостный.

Черта с два.

Я даже не догадывался, что это такое.

– Он тебя слышит? Райте, твою мать, он тебя слышит ?!

Взгляд монаха упирается мне в глаза.

– Нет, – отвечает он. – Не может. Я больше не чувствую его. Никого не чувствую.

Под ребра мне вонзается ледяной кинжал.

– Вера?.. – выдавливаю я.

Райте еле заметно качает головой.

– В лучшем случае без сознания. Возможно, мертва.

Я опускаю голову: сгибаюсь под невыносимым бременем тщеты бытия.

Прежде чем чудовищная боль успевает захлестнуть меня, небо раскалывается от грохота. Я переворачиваюсь на спину, чтобы поглядеть вверх. Над нами расцветает пламенной звездой взрыв, чтобы в следующий миг скрыться в расползшихся медузой клубах черного дыма. Сыплются обломки. На моих глазах взрывается еще один турболет и еще.