Майкл Суэнвик - Джек-Фауст

К мастерской Фауста в ночи вела ее тропинка из лилий. Сперва она заметила их случайно: вазу на столе в маленькой прихожей, когда на цыпочках вышла из своей комнаты, затем когда с сердцем, рвущимся из груди, остановилась прислушаться к происходящему наверху. Ее родители спали. Затем лилии стояли на кухне, и это показалось ей необычным, но она не придала этому особенного значения. Потом она отворила дверь черного хода и попала во внутренний дворик, в ее отсутствие чудесным образом вновь превращенный в сад.

И тут же затаила дыхание.

В бледном лунном свете от порога вели прямо к двери мастерской Фауста две белые полосы. С одной стороны тропки были посажены лилии, другую украшали менее крупные соцветия. Она выходила во двор и раньше, но при солнечном свете все дорожки и тропинки были одинаково яркими. Теперь же ее маняще вели тугие бутоны.

Маргарита молча побежала вниз по тропинке. От спящих цветов поднимался легкий сладостный аромат. Она распахнула дверь и по ступеням - на каждой лежала свежесрезанная лилия - поднялась к комнатушке Фауста.

Маргарита вошла к нему без стука.

Комната была обставлена скудно: сундук, кровать и письменный стол. Однако Фауст умудрился втиснуть сюда сотни ваз, из которых вздымались огромные скопления - горы! гряды облаков! - роз. Занавески были задернуты, и в свете единственной свечи все венчики казались темными, темными, как грех, но по их сладкому аромату, сильному и сладострастному, она догадалась, что розы - красные, красные, как кровь. Полог постели был откинут; и простыни в мерцании свечи казались цвета слоновой кости.

Фауст ждал ее.

Она похолодела. Все ее мечты и романтические фантазии развеялись, как туман, от потрясения: он здесь. У Фауста ее грез не было такого плотного и явно плотского тела. Он находился так близко и был таким физически реальным, что она даже ощущала его запах! Последствия этой безрассудной ночи могут привести ее к краху. Позор! Беременность! Ссылка! Бегство! Она затрепетала от страха, от того, что собственная слабость вызвала в ней презрение к себе.

Если бы он сразу кинулся к ней, Маргарита метнулась бы обратно - чтобы вернуться к себе в комнату и хлопнуть дверью достаточно громко, чтобы разбудить всех домочадцев, родителей и слуг. В этом случае она могла бы спастись; довольно шумный протест в тот момент, когда еще не было ничего - ничего! - между нею и Фаустом, и она добилась бы того, что они больше никогда не останутся один на один.

Однако все происходило иначе. Он наклонил головой, словно прислушивался к кому-то, а потом - словно прочитал ее мысли - немного отстранился.

Она замерла в ожидании.

Он улыбнулся и открыл ей объятия.

Их разделяли три шага. Она сделала быстрый, порывистый шаг вперед. Это и послужило необходимым Фаусту согласием. Он одним махом преодолел оставшееся расстояние и обнял ее.

Они поцеловались.

Потом они долго держались на некотором расстоянии друг от друга. Он расстегнул ей блузку, нежно стянул с Маргариты нижнюю юбку и мягко отложил в сторону. Рукава собрались у локтей, застряв на запястьях; Фауст большим и указательным пальцами взялся за манжеты и терпеливо высвободил сначала одну руку, а затем - другую. Лиф ее платья бесшумно упал на пол.

Затем он вновь страстно обнял ее и поцеловал - и продолжал целовать, целовать ее!

Удивленная Маргарита почувствовала, что сама гладит его руки под рубашкой, ласкает упругие, сильные мышцы спины. Теперь она ничего не боялась; она ощущала себя такой же бесстрашной, какой всегда была Гретхен, и такой же восхитительно, эгоистично на все согласной.

Ее юбки все же упали на пол. Единым движением Фауст подхватил ее, закружился по комнате и отнес на кровать. Ее комнатные туфли легко свалились на пол.

Она уже знала, что надо расставить колени, а все остальное доверить ему. Чувствуя себя распутницей, она наблюдала, как Фауст осторожно снимает свою одежду, и она ни разу не посмотрела в сторону. Дерзкая, невежественная, она протянула к нему руки. Затем он расположился над ней, целуя ей лицо и шею, опустил руку ей между ног, чтобы свободно войти.

Сначала ей было не совсем удобно, но ради Фауста она охотно решила продлить эти ощущения. Что-то порвалось, и она вскрикнула от боли.

- Тс-с-с, - прошептал он и поцеловал ее. Затем начал совершать плавные, нежные движения внутри нее, тихо произнося ласковые слова, опираясь на локти, чтобы не давить на нее своей тяжестью. Она была слишком застенчива, чтобы просить его об осторожности. Но ведь ей хотелось в полной мере ощутить вес его тела, хотелось почувствовать и поддерживать всего его целиком, поднять его и освободить от оков гравитации, и быть точно так же поднятой им, чтобы вместе улететь прямо через крышу в сгустившуюся ночь.

Она вспомнила о мальчике, которого знала много лет назад: он приручил змею и порой разрешал ей подержать ее - удивительно сухую и гладкую, и, вопреки всему, чему ее учили, Маргарита понимала, что не все есть зло и что эта змея - просто тварь Божья и по-своему красива. Ее глаза походили на темные гранаты, и от нее исходил необычный мускусный запах, такого запаха Маргарита прежде не знала. Она закрывала глаза и нагибалась, чтобы вдохнуть этот запах, а когда открывала их, мальчик пристально смотрел на нее.

Он вызывал у нее трепет.

Но и она у него - тоже. Их на миг охватывало напряжение. Каждому из них хотелось чего-то еще, и ни один не знал, чего же именно ему хотелось.

Теперь же, со все более скользким телом Фауста в объятиях, она поняла, для чего все это совершалось: ради предвкушения мига какого-то колдовского, невыразимого ощущения.

Странная штука - физическое выражение любви. Она едва ли понимала, приятно это или нет. Однако знала, что повторит это - и не раз или два, а больше, куда больше.

Знай Маргарита, что это так приятно, она бы пала уже много лет назад. Однако она совсем не ожидала, что это случится у нее с Фаустом.

Поздно ночью они лежали вдвоем, касаясь друг друга, разговаривая. У Фауста было худоватое, но крепкое тело и мышцы ремесленника. Ее приводило в трепет легкое прикосновение кончиков пальцев к его волосатой груди. Все в нем вызывало в ней удовольствие. Зардевшись от счастья, она открывала новый континент его тела.

- Откуда у тебя этот шрам? - спросила она, проводя по тоненькой серебряной реке, пересекающей равнину его живота.

- Участвовал в студенческих беспорядках.

- А этот?

- Когда я служил в Польше, во время артиллерийского обстрела меня задело осколком. - Он пожал плечами. - Но я не обратил на это внимания. И несколько часов продолжал заниматься ранеными, заботясь, чтобы они выжили, прежде чем заметил, что кровь на моем камзоле - не их, а моя.