Дмитрий Казаков - Чаша гнева

Сердце раскрылось, подобно березовой почке. И всей его поверхностью ощутил молодой рыцарь поток Божественной Любви, которую изливает на этот мир, на детей своих Творец…

Он продолжал молиться, уже не устами, а всем сердцем, и при этом словно купался в теплой, приятно пахнущей воде, потоки которой проникали внутрь тела, омывали внутренности. В то же время Робер ощущал себя висящим в пустоте, среди полупрозрачных мягких облаков, светящихся жемчужным светом.

Вряд ли в каком из языков человеческих нашлись бы слова, способные передать его ощущения…

Он просил о том, чтобы Господь, чья милость безгранична, дал ему достаточно выдержки, чтобы принять огненную Чашу и достойно нести ее бремя, груз чудовищной, все одолевающей силы…

А потом мир вокруг дрогнул, по нему словно прошла мгновенная судорога. Возникла уверенность, что Всевышний тут, рядом, незримый за скрывающим его Мощь занавесом.

"Теперь тише, брат!" – возник неведомо откуда голос брата Ричарда. Робер не услышал его, просто неким образом осознал внутри себя, словно они с Гастингсом стали в этот момент единым целым.

Но напоминание оказалось лишним.

Молодой рыцарь и сам смолк, трепеща перед божественным присутствием.

Могучий голос, который голосом не был, и не был даже звуком, заставляя все существо нормандца корчиться в муке, загрохотал вокруг. Он произносил нечто, способное быть только словами, но Робер, сколько не силился, понять их не мог.

Лишь последняя фраза обрушилась на голову таранным ударом, воспоминанием о чем-то, некогда слышанном: "Да будет так…".

Медленно возвращался окружающий мир, одно за другим приходили чувства. Открыв глаза, Робер едва не ослеп от показавшегося безумно ярким мерцания свечей, шорох в углу часовни ударил по ушам сильнее грохота прибоя, и непереносимо тяжким и неудобным стало вдруг собственное тело.

– Встань, брат, – громом прозвучал голос брата Ричарда, – и подойди ко мне!

Старый рыцарь уже был на ногах. В глазах у Робера все плыло, и на мгновение ему привиделся вокруг головы Гастингса пылающий расплавленным золотом ореол. Точно того же оттенка, что и мягкое свечение, исходящее от Чаши.

Он мигнул, и видение тут же пропало.

"Почудилось" – подумал Робер, поднимаясь на ноги. За стенами часовни на все голоса выла вьюга. Узкие окна были все так же черны, но судя по тому, насколько короче стали свечи, времени с того момента, как двое рыцарей Ордена вошли сюда, прошло немало.

– Подойди ко мне, – неожиданно суровым, не терпящим возражений голосом сказал брат Ричард. Сухие старческие пальцы с выступающими буграми суставов сомкнулись на Чаше, и по ним побежали крохотные искорки.

Робер замер, не веря собственным глазам.

– Подойди! – повторил старик. – Быстрее!

Робер сделал шаг вперед. Еще один.

– Возьмись за Чашу! – приказал англичанин. Глаза его пылали.

Подчиняясь давящему, пронизывающему взгляду, Робер протянул руку и коснулся желтой, бликующей поверхности. И тут же едва не закричал – в ладонь точно вцепились сразу с десяток шершней.

Молодой рыцарь ощутил, как исказилось его лицо, ноздрей коснулся запах горелой плоти.

– Терпи, – проговорил брат Ричард, – теперь тебе жить с этим пламенем всю жизнь…

Руку жгло, Робер готов был поверить, что она уже обратилась в головешку. По лицу стекали крупные капли пота, сердце колотилось бешено и неровно.

Пламя, пожирающее его плоть, поднималось выше. Робера трясло, точно в лихорадке.

– Терпи, терпи, – шептал брат Ричард. – Или она убьет тебя…

Нестерпимый жар коснулся шеи, отдающая костром щекотка пробежала по затылку. Волосы на голове зашевелились, будто под напором потока горячего воздуха.

И в тот же момент жар охватил голову целиком.

Робер перестал что-либо видеть, перед глазами колыхались столбы оранжево-алого пламени. Огонь царил внутри него, свободно пронизывая все тело, но не разрушая в нем ничего.

Он ощущал прикосновение не только к телу, но и к разуму. Нечто грубо копалось в его рассудке, бесцеремонно вытаскивая и просматривая воспоминания, даже те, о которых он сам давно забыл. Среди пламени мелькали сотни картинок, сменяющих друг друга.

А потом вдруг все кончилось.

Робер оказался стоящим посреди часовни.

Одежда его намокла от пота. Через окна медленно втекал рождественский рассвет. Свечи потухли, но уже можно было рассмотреть лики святых.

Они казались улыбающимися.

В собственной руке Робер обнаружил чашу. И теперь он знал, как, какими именно словами пробудить ее к жизни, вызвать убийственный огонь.

– Слава Господу и Пречистой Деве, – надтреснутым голосом проговорил брат Ричард и перекрестился. – Ты прошел испытание. Теперь ты – Хранитель.

И он подал Роберу небольшой холщовый мешочек.

– А что – мог не пройти? – с трудом шевеля непослушными губами, спросил нормандец. Чаша, которую он спрятал в мешочек, чуть потускнела, и напоминала обычный серебряный сосуд.

– Мог, – кивнул брат Ричард. – Тогда от тебя осталась бы лишь горсть пепла. Но пойдем, братья заждались нас. Пора отслужить утреню, и наше присутствие на ней будет не лишним! Возблагодарим Господа за его милость!

Робер толкнул дверь часовни и закашлялся, хлебнув хлынувшего внутрь морозного чистого воздуха.

Звонили колокола на церкви командорства, издалека отвечали им звонницы Лондона, по миру разливалось ощущение великого праздника.

29 декабря 1207 г.

Южная Англия, окрестности Лондона

Брат Ричард, лежащий в гробу, выглядел полностью умиротворенным. Лицо его было восково-бледным, почти прозрачным, и казалось, что старый рыцарь прилег отдохнуть, сморенный усталостью.

Капеллан читал отходные молитвы, а вокруг усопшего рядами выстроились братья. Могильными саванами выглядели белые плащи рыцарей, чернотой могилы веяло от одежд сержантов.

– Покойся в мире, добрый брат, – сказал брат Жоффруа, когда священнослужитель смолк. – И пусть твоя жизнь послужит примером всем прочим братьям нашего Ордена, во имя Матери Божией и Сына ее!

– Клянусь Святым Отремуаном, – с искренней печалью вздохнул брат Анри, осеняя себя крестным знамением, – Ричард Гастингс был одним из лучших среди тех, кто когда-либо надевал одежду с алым крестом! Смерть его – тяжкая утрата для лондонского Дома!

– Он умер потому, что отдал мне Чашу? – тихо спросил Робер, глядя на то, как крышка гроба скрывает тело умершего. С глухим стуком она опустилась на место.

– Не знаю, – в словах де Лапалисса прозвучало глубокое сомнение, – брат Ричард прожил очень долгую жизнь, более восьмидесяти лет, и смерть в таком возрасте не удивительна. Может быть, Чаша поддерживала его жизненные силы, а может быть и нет… Не вини себя! Он ныне в раю, с Господом нашим Иисусом Христом!