Валерий Елманов - Алатырь-камень

Странно, но это ему удавалось. Оставалось только удивляться, почему достаточно толстые ветви, упирающиеся ему в грудь, при продвижении вперед вначале гнулись, а потом с треском лопались, будто тонкие прутья. С каждым шагом обретая уверенность в своих силах, Константин продвигался все дальше и дальше, пока не услышал снизу сразу два отчаянных голоса, наперебой призывающие его остановиться.

– Все, царь, пришел ты уже, – зычно гудел голос Маньяка.

– Середка, государь, середка пред тобой. Ты на ней прямо стоишь, – звенел Радомир.

«А ведь ведьмак меня в первый раз за все время царем назвал», – удивленно подумал Константин, оглядываясь по сторонам.

В темноте было видно от силы на метр-полтора, но и этого вполне хватало, чтобы понять, что он действительно находится на самой середине. Вытянув онемевшие руки, он осторожно уложил Всеведа на несколько переплетенных ветвей и, отступив чуть назад, скептически посмотрел, удобна ли последняя постель старого волхва. Показалось, что вполне. Тогда он вновь вернулся к телу, молча склонился и поцеловал его в чистый и холодный лоб, почему-то непривычно высокий… Или он раньше просто не замечал?

– Прости еще раз, – он на прощанье еще раз легонько коснулся руки покойника и вздрогнул. Показалось, будто ледяные пальцы Всеведа чуточку шевельнулись, отвечая на дружеское пожатие. Лоб Константина мгновенно покрылся липкой испариной, но он нашел в себе силы не шарахнуться в испуге, а медленно высвободить руку из безжизненных пальцев старика и, повернувшись, почти спокойно двинуться в обратный путь.

Дорога назад ему показалась увеселительной прогулкой. Он по-прежнему не обращал внимания на ветви, угрожающе нацеленные на него, но те, как бы сознавая его силу, уступчиво склонялись перед ним и молчаливо уступали дорогу.

Когда он подошел к Маньяку и Радомиру, застывшим на месте, злости в нем уже не было. А к лысому ведьмаку он и вовсе испытывал самые нежные чувства, наконец-то осознав, как мудро на самом деле он подхлестывал его, умело дозируя и остроту выражений, и безнадежность интонации, и обреченное неверие в то, что Константин доберется до цели.

– Да, – протянул ведьмак, задумчиво глядя на него. – Дури в тебе, конечно, немерено. С умом дело похуже, но тоже ничего – сойдет. Если бы ты еще научился обстряпывать свои дела через какое-нибудь другое место, то и вовсе хорошо бы было… государь, – добавил он вдруг, произнеся последнее слово с неподдельным уважением.

Радомир ничего не сказал. Он только молча кивнул, соглашаясь с ведьмаком, и вдруг глаза его расширились.

– Перун, – прошептал он завороженно. – Спускается!

Константин обернулся и уставился на небо, где и в самом деле творилось что-то странное. Создавалось такое впечатление, что кто-то могучий и незримый все сильнее и сильнее начинает перемешивать гигантскую фиолетовую похлебку, поверхность которой все быстрее вращалась в огромном котле, перевернутом над головами людей.

– А остальные как же? – вспомнил он всех тех, кто пришел проститься со старым волхвом и терпеливо дожидался на опушке рощи окончания приготовлений к обряду.

– Пока ты возвращался, государь, Радомир уже всех позвал, – пояснил ведьмак и мотнул головой. – Да вон они, подходят уже.

Помнится, Константин еще раз успел удивиться, как много из его дружинников, причем не рядовых, а десятников, сотников и даже тысяцких входило в братство детей Перуна. Когда он подъезжал к роще, их было намного меньше, зато сейчас близ деревьев стояло уже несколько сотен людей. А вон и Вячеслав – глаза сухие, но подозрительно покрасневшие. И совсем недалеко встал. Подозвать или самому подойти? Однако, немного поколебавшись, Костя решил, что ни то, ни другое. Какая, в конце концов, разница?

«И ведь это только те, кто успел, – мелькнуло в голове. – Сколько же их всего?»

А потом думать уже было некогда, потому что Радомир повторил:

– Перун за Всеведом спускается.

Первая молния, ударившая в самый центр огромного погребального костра, была бесшумной, и оттого еще более страшной. Затем последовал оглушительный раскат грома, и тут же сверкнула другая, почти совсем рядом с людьми, стоящими в безмолвном оцепенении. Но никто не то чтобы не стронулся с места – даже не пошевелился.

Вновь раскат, и вновь вспышка. Молнии били и били по всей поляне, словно искали что-то, а рыкающие на них громовые раскаты подхлестывали их, торопя и понукая. Затем сразу три молнии одновременно и точно ударили по поваленным дубам, и гиганты-деревья, будто только и ждали этого, разом вспыхнули и занялись высоким радостным пламенем. Жар от них был настолько силен, что все, не сговариваясь, дружно попятились назад, остановившись лишь через два десятка шагов.

– Ой, мама, – прошептал Радомир, указывая на небо.

Оттуда прямо на поляну с большой скоростью пикировало какое-то светящееся пятно. Оно спустилось прямо в центр погребального костра, к ветвям, на которых лежал Всевед, и теперь Константин отчетливо разглядел, что на самом деле это была женщина, огромная, ростом раза в три превышающая человеческий.

Гигантский плащ ослепительной белизны, будто огромное крыло неведомой птицы, развевался за ее спиной. Сама же она была в доспехах, от которых исходил нестерпимо яркий блеск. В руках женщина держала то ли кубок, то ли чашу.

– Сама Перуница [91] Перуница (Магара) – дочь бога Перуна, крылатая воинственная дева, подобная Валькириям. Она подбадривает богатырей в бою, а если тот погиб, то целует его в губы, дает испить живой воды из золотой чаши в виде черепа и провожает его в ирий. за дедуней пожаловала, – зачарованно прошептал Радомир.

– Не каждому вою и даже богатырю такой почет воздается, – вполголоса подтвердил Маньяк, не отрывая взгляда от погребального костра.

«Не может того быть, – возмутился Костин рассудок. – А ты гляделки-то открой получше, – язвительно усмехалось сердце. – Все равно не может, – упирался разум. – А ты вслух повтори это. Может, и папашку ее увидишь… перед смертью, – издевалось сердце. – Что я – дурак совсем, – обиженно проворчал разум и умолк, не зная, что еще возразить и как спорить с очевидным.

Женщина плавно приблизилась к Всеведу. Длинное белоснежное покрывало за ее плечами еще больше раздвоилось, и Константин вдруг понял, что нет у этого плаща сходства с крылом, потому что на самом деле это и есть крылья, которые сейчас нежно осеняли мертвого воина.

Затем она склонилась над Всеведом и, приподняв его голову, поднесла чашу, которую держала в руке, к губам волхва. Это длилось недолго, всего с минуту, не больше. И тут же могучий взмах крыльев, и вот она уже улетает прочь. Но улетает не одна, а со Всеведом, которого Перуница крепко держала за руку. Через пару-тройку секунд их очертания превратились в белое пятно, стремительно приближающееся к светящемуся центру небесной воронки. Затем оно влетело туда и вовсе исчезло из поля зрения.