Юрий Никитин - Труба Иерихона

Он подумал, что на арабских стандартных наборах готов перебиваться всю жизнь, но смолчал, только подтвердил торопливо:

Я тоже все... и это имел в виду.

Тогда приезжай, разрешила она. А то завтра с утра я уезжаю на раскопки.

Бегу! крикнул он. Ночи здесь ужас какие короткие!

Дверь открылась, едва он поднёс палец к кнопке звонка. Виолетта стояла на пороге, кокетливо изогнувшись, в глазах смех, а полные губы приоткрыты в ожидании поцелуя.

Маечку она набросила на голое тело, она её называла почему-то платьем. Это платье опускалось едва-едва ниже пояса. Он помнил, что её трусики дразняще мелькали даже при ходьбе, а уж когда она садилась, всякий мог рассмотреть покрой как трусиков, так и вызывающе выпяченный лобок, выбившиеся из-под узкой полоски трусиков золотистые волоски.

Ну что? спросила она довольно. Что застыл?

Я потрясён, только и мог он вымолвить.

Ещё бы, ответила она гордо, я сама готовила!

Она отступила, он вступил через стену запахов в комнату и... ахнул. Стол был накрыт... сказать по-царски ничего не сказать. При царях не умели готовить так восхитительно, ни одному царю не могли положить на стол свежие бананы и поставить кубок с римским вином, в котором плавают кубики льда.

В середине стола блестел, как лакированный, раздутый гусь. На коричневой корочке выступили мелкие капельки сока. Дмитрий представил, как отломит корочку, из гуся вырвется струйка сладкого пара, восхитительный аромат ударит в ноздри... Он шумно вздохнул, сглотнул слюну. Глаза не отрывались от гуся, только боковым зрением замечал приткнувшиеся к запечённой тушке коричневые комочки мелких птах, обжаренных в тесте, зелень, красные горки аджики, белые и красные тонкие ломтики дорогих рыб...

Виолетта уже возлегла на ложе. Маечку сняла и забросила за ненадобностью подальше, поглядывала хитро, с многообещающей улыбкой. Её тело, покрытое едва заметным загаром, слегка блестело, тоже покрытое мелкими капельками пота. Грудь её была безукоризненной формы, идеальные выпуклые чаши, увенчаны, как здесь говорят, бутонами красных роз, а оттопыренные ягодицы так и просятся в его жадные ладони...

Он ощутил, как дрогнули и непроизвольно сжались пальцы. Виолетта тихонько рассмеялась, полные алые губы приоткрылись. Она дразняще показала острый язычок. Он мелькнул между белых зубов, как язычок огня, Дмитрий чувствовал, как кровь сразу воспламенилась, понеслась по телу горячей волной, ударила в голову.

На миг в мозгу промелькнула странная картина. Почудилось, что уже переживал подобное, что вот так же самая прекрасная женщина протягивала к нему руки, обещала все блаженства, которые он только возжелает получить, стол прогибался под тяжестью обильных яств, а он, грязный и в рубище, в испуге отодвигается в глубь пещеры, глотает голодную слюну, старается не смотреть на голую женщину и в то же время не может оторвать от её зовущего тела жадный взгляд...

Ах да, это было не с ним, это он вспомнил картину «Искушение святого Антония», где бедному голодному отшельнику-аскету являются в голодных видениях то голые пышные бабы, то накрытые столы!

Он шумно выдохнул воздух, сказал потрясённо:

Ну, даёшь...

Нравится? спросила она довольно. Жрякай. А потом я тебя угощу кое-чем ещё...

Она промурлыкала таким сладеньким голосом, что и без того горячая кровь вскипела, он готов был прыгнуть от порога на постель. В мозгу промелькнули постыдные картинки, кипящая кровь раздула гениталии.

Виолетта засмеялась счастливо:

Вижу, вижу!.. Но пока не слопаешь всё, в постель не пущу.

А ты?

Я уже поела. Стану я тебя дожидаться!.. Впрочем, за компанию...

Грациозно соскочила, красиво, как балерина, прошла к столу. Полные груди слегка колыхались, ярко-красные соски смотрели в разные стороны. Смеющиеся глаза хитро скользнули по его напряжённой фигуре.

Дмитрий наконец опустился за стол. Одуряющие запахи кружили голову. Из глубины души прорывался дикий зверь, что сейчас сожрёт всё, сгрызёт с косточками, а потом набросится на эту сочную и зовущую самку.

Виолетта села по ту сторону. Глаза её задумчиво пробежали по роскошным блюдам, пальчики на миг зависли над ломтиками рыбы.

Советую, сказала она, начать вот с этого... Сперва разжечь аппетит...

Разжечь? воскликнул он. Куда ещё? У меня уже голодные спазмы...

Так ешь же, сказала она с некоторой ноткой удивления. Какой ты... Не сдерживайся, не стесняйся. Никаких манер, ничего сдерживающего!.. Освободись от этих комплексов!.. Почувствуй себя свободным, раскованным!

И Дмитрий начал пир. Он в самом деле вскоре ощутил, как улетучиваются все эти комплексы, глупые правила, когда надо помнить, в какой руке вилку, в какой нож, под каким углом держать, мясо срезать ровными красивыми ломтиками, да на фиг все эти манеры, сдерживающие природные инстинкты человека, искажающие его натуру, его естество...

Он хватал обеими руками, рычал от удовольствия, пожирал мясо, запивал красным вином, пожирал рыбу и запивал её тоже красным, и на фиг правила, что к мясу красное, а к рыбе обязательно белое, на фиг всё, что придумывалось в королевских замках от нефига делать, под эти пританцовывания и нелепые размахивания шляпами! Он мужчина, он жрёт, как зверь, он и есть зверь!

А потом он прыгнул к ней прямо от стола, рычащий и распалённый. Даже не вытер лоснящиеся от жира пальцы, схватил, бросил на ложе и взял быстро, грубо, неистово. И тут же, ещё не восстановив бурное дыхание, ощутил новый прилив звериной силы, похоти. Теперь начал наслаждаться медленнее, ничего не пропуская, стараясь взять всё от этой самой древней и самой мощной страсти...

А потом он лежал на спине, бездумно глядя в потолок. В его теле что-то происходило. Просыпались жилки, какие-то спящие органы, которых он раньше не знал и не чувствовал, по всему телу растекалось ощущение сопричастности с этим миром, сроднённости с ним.

Это было странное чувство. Приятное, очень приятное и одновременно тревожащее. Он не понимал, что может тревожить, ибо организм явно стал богаче, он больше чувствует и больше воспринимает. Теперь он словно бы мог понимать язык зверей и птиц, как говорится в сказках, понимать насекомых...

Насекомых, мелькнуло в мозгу. Почему подумалось о насекомых? Кто ещё говорил о насекомых? Достоевский? Почему Достоевский, о насекомых говорили многие. Сладострастное насекомое... Это говорил не только Достоевский, любой биолог говорит...

Тело сладко вытянулось, из глотки вырвался довольный рык. Мышцы напряглись, расслабились, он с ликованием чувствовал, как отозвалась каждая жилка, как шелохнулся каждый хрящик.

Ну как? послышался рядом весёлый голосок.

Он прорычал:

Жизнь хор-р-р-роша...

Тихий смех был ответом. Он повернул голову. Она смотрела ему в лицо, чистая и светлая, на щеках ямочки, в глазах веселье, губы полураскрылись. Он поцеловал долго и неторопливо, упиваясь сладостью её полных и горячих губ.