Александр Громов - ИСЛАНДСКАЯ КАРТА

– Как же ты, холодные твои уши, не взял в расчет, что, атакуй нас пираты, ты был бы либо убит, либо пленен? В шахтах Шпицбергена жизнь не сахар.

– Он обещал, что злодеи пиратские меня не тронут, – тихо произнес Забалуев.

– А на товарищей тебе плевать? Хорош гусь. За пять сотен предать своих – тьфу! Жаден и глуп. Да на кой черт англичанин стал бы о тебе заботиться? Нет человека – нет проблемы. Уразумел?

Забалуев всхлипнул.

– Уведите его, – приказал Лопухин. – Господин старший офицер, прошу вас приискать на корвете хорошо запирающееся помещение для этого… для этой протоплазмы. Пусть посидит под замком до самого Владивостока. Пожалуйста, проследите.

– Сделаем, – козырнул Враницкий. – Со свободными помещениями у нас туго, но для этого найдем. Канатный ящик для него в самый раз будет. – Высунувшись за дверь, он гаркнул: – Эй, боцман!

Забалуева увели.

– Ну и гнида же! – вырвалось у Канчеялова. – Всех бы погубил. А мы с ним еще либеральничаем. Привязать бы ему на шею колосниковую решетку – и за борт!

– Мне кажется, граф, – недоумевающим тоном сказал Пыхачев, – что британские власти ни в каком случае не признали бы в убитом англичанина. Зачем им выдавать себя с головой? На русском корвете один русский проломил голову другому русскому, вот и все. Мы бы даром сделали крюк в эту шотландскую дыру Дернесс…

Один лишь Розен тонко улыбнулся, прикрыв улыбку ладонью.

– Вы совершенно правы, капитан, – ответил Лопухин, – но наш бывший механик этого не знал. Опытный уголовник на его месте только ухмыльнулся бы: «На пушку берешь, начальник?» Но Забалуев не опытный уголовник, а просто заблудившийся человек. Я его напугал, а теперь давайте проявим к нему снисходительность. Лет через десять-пятнадцать он выйдет на поселение и еще поживет, надеюсь, как честный человек.

– Тогда примите мои поздравления, граф, – через силу, но все же с достоинством проговорил Пыхачев.

– Принимаю, но не как признание моих личных заслуг, а как…

Договорить Лопухину не пришлось. В кают-компанию ворвался вахтенный начальник капитан-лейтенант Батеньков, шурша плащом, блестящим от дождевой влаги.

– Дымы на горизонте!

Мелкая, как пыль, морось, оседала на плащах, на фуражках, на стеклах биноклей. Неубедительные обрывки туч выжимали из себя последние остатки влаги. Погода обещала наладиться. Слабеющий ветер уже не промораживал до костей, и морские волны лишились барашков. Временами солнце намекало на то, что оно все-таки существует.

Пуст был океан и прямо по курсу, и справа, и слева. Зато далеко, очень далеко позади прояснившийся горизонт оживили две слабые полоски дыма. Очень зоркий человек смог бы и без бинокля различить рангоут двух… нет, четырех судов.

– Однотипные паровые шлюпы, – определил Враницкий. – Два. С ними парусники – люгер и галеас.

– Исландцы? – спросил Розен.

– Несомненно. Хотя бьюсь об заклад, что уголь у них английский, из Кардиффа, уж очень слабы дымы… Опасаться нам нечего. Это мухи, – он покосился на кормовую восьмидюймовку, – а у нас есть хорошие мухобойки.

– Или разведчики, или загонщики, – сказал Лопухин. – Возможно, нам еще не поздно повернуть на ост.

– Из-за этой мелюзги? – презрительно выпятил губу Враницкий.

– Тем лучше, – спокойно возразил граф. – Повернем, покажем мелюзге ее подлинное место в мироздании и уйдем в любой норвежский порт. Это не будет выглядеть бегством.

Враницкий не ответил, зато Пыхачев сердито засопел.

– А если окажется, что нам подсовывают приманку, а за ней идут более серьезные корабли? – проворчал он. – У меня имеется приказ по возможности избегать боевых столкновений, дабы не подвергать опасности жизнь наследника. Занимайтесь уж лучше своим делом, граф, а мне предоставьте заниматься своим.

– Как вам будет угодно. Не смею мешать.

С этими словами Лопухин оставил мостик. Пыхачев посмотрел ему вслед с некоторой неловкостью. Наверное, следовало бы выразить графу благодарность от лица всей команды за предотвращение диверсии… Ладно, после. Главное, ушел и не станет путаться под ногами со своим вечно особым мнением.

Пыхачев приказал разводить пары.

Прошел час, затем еще один. Миновав остров Фер-Айл, взяли курс вест. Слабеющий ветер дул теперь бакштаг, позволив поставить прямые паруса. В кильватерной струе послушно, как хорошая собачка, держался «Чухонец». На нем тоже запустили машину, и огромные колеса замолотили плицами по воде, помогая серым от копоти парусам.

Лаг показывал девять с половиной узлов.

Чужаки постепенно нагоняли, причем парусники не отставали от паровых шлюпов. В ответ на недоумение Пыхачева Враницкий, участвовавший в молодости в эскортировании торговых караванов из Архангельска, заметил с оттенком пренебрежения:

– Не берите это в голову, Леонтий Порфирьевич. Отстанут как миленькие. Ветер стихает. Не будь это люгер и галеас, они бы уже отстали. Чепуховые посудины, но быстроходные и чуткие, используют любое дуновение ветра, за то пираты их и любят.

Сблизившись до восьмидесяти кабельтовых, преследователи убавили ход. Зато очень далеко на северо-востоке показались еще три дыма.

– Взгляните-ка, Леонтий Порфирьевич. Поспешают вовсю. Мне кажется, это более серьезный противник.

Отняв от глаз бинокль, Пыхачев ограничился кивком. А Враницкий подумал, что если принять совет Лопухина, то это надо делать немедленно. Да и то – не поздно ли уже?

Разумеется, он ничего не сказал вслух.

Пыхачев распорядился прибавить оборотов.

Паруса вдруг заполоскали. Вновь наполнились было, поймав случайный шквалик, и обвисли.

– Мы идем со скоростью ветра, – ухмыльнулся Враницкий, – и он продолжает слабеть. Не прикажете ли убрать паруса?

– Прикажу. Действуйте.

Враницкий прокричал в рупор. Засвистали боцманские дудки, матросы полезли на ванты. Кой черт полезли – взлетели. Волнующее зрелище! Для того и учат матросов годами, чтобы сложная работа выполнялась четко, слаженно и красиво. И гордятся командиры выучкой экипажей. Погоня за красотой не прихоть; красота – синоним целесообразности.

В пять минут паруса были убраны. Щелкнув крышкой карманного хронометра, Враницкий промычал что-то одобрительное.

– Готовьте артиллерию, Павел Васильевич, – приказал Пыхачев. – Боевая тревога.

Лишь изнеженных южан, слабых телом и духом, пугает Север с его льдами, промозглыми ветрами, туманами и свинцовыми волнами, разбивающимися в пену о мрачные скалы. Зимой брызги замерзают на лету, одевая камень в лед, и трепещет все сущее. Из ниоткуда налетают свирепые бури. Океан сходит с ума, кипит, не в силах замерзнуть, и с дикой яростью бросается на берега. Северное лето кажется пародией на сицилийскую зиму. Солнце кружит по небу, почти не заходя за горизонт, и все равно не может как следует прогреть стылую землю. От гнуса, тучами поднимающегося из любого болотца, порой не видно неба. И все же не так плох этот край. Угрюмость скал скрашивает лишайник, разросшийся концентрическими кругами, влажные низины облюбованы ягодниками, там и сям укоренились кусты и даже деревья, долины пригодны для выпаса овец, а студеное море обещает смельчакам неисчислимые стада китов и тюленей, косяки трески и жирной сельди, гигантские стаи морских птиц. Не страшись протянуть к богатству руку – все будет твое.