Андрей Валентинов - Крабат

Выходит, уже и не молчок…

— Обещанная фюрером «германская весна» плавно перетекает в одноименное лето. А французы и русские, между прочим, уже подтягивают войска к границе…

— Не хочу! — мотнул головой Андреас. — Мы для того и сбежали, чтобы об этом не думать. Про Эйгер что пишут?

Тони взглянул удивленно:

— Как — что? Норванд, последний неприступный склон в Альпах, будет непременно взят. И знаешь кем?

Хинтерштойсер даже не стал отвечать ввиду полной ясности. Не в кефирный же санаторий они едут! Курц хмыкнул и развернул перед ним газетный лист.

— «Эскадрилья прикрытия „Эйгер“»? Во дают! Они там что, летать собрались?

— Тебе, Андреас, в школе надо было на уроках учителей слушать, а не в церковном хоре своим козлетоном народ пугать.

— Сам ты, Тони, козлетон! У меня, между прочим, настоящий тенор, я чуть-чуть, самую малость, до си-бемоль не дотягиваю. И было бы чего слушать! СС и есть СС, «охранные отряды».

— А также «эскадрилья прикрытия». Это Геринг придумал, он, как ты знаешь, летчик. Вот и назвали команду, которая раньше была «гэнгз». Но «гангстеров» в «Фолькише беобахтер» поминать как-то неприлично. Арийский читатель не поймет!.. Не в «эскадрилье» дело, Андреас. Помнишь, ты спрашивал, кого они на Эйгер пошлют? Вот и я спрошу. Мы же всех наших знаем, которые из «категории шесть»!

— Да мало ли? Выдернули из строя парочку белобрысых болванов…

— Нет, Андреас. Их принимал лично Гиммлер, значит, в успех он верит. Даже знамя какое-то вручил, чтобы на вершине установили. Муссолини-то со своими встречаться не стал.

— Да какая разница, Тони? Принял, не принял…

— Политика, Андреас! Та самая политика, которую ты так не любишь. От Италии идут две команды, в том числе Бартоло Сандри и Марио Менти. Очень сильные ребята, мы их знаем. Если бы Дуче с ними встретился, они были бы обязаны лечь костьми, но Северную стену взять. Или просто лечь костьми. А раз не встретился, то — по возможности.

— А Гиммлер «эскадрилье» знамя вручил… То есть, выходит, итальянцы Эйгер нам отдают?

— Не нам с тобой, Андреас. Мы в этом раскладе — совершенно лишние.

— Вот и пусть занимаются своей политикой. Им — политика, а нам — Стена!

В последний раз он смотрелся в зеркало перед тем, как попасть на кухню. Мельком, мимо проходя. Думал волосы пригладить, а потом решил — сойдет. Зеркало висело в коридоре, от вешалки справа. Еще одно, маленькое, было в комнате у Герды и, венец всему, трюмо — в большой, где балкон.

Сейчас перед ним открылось новое, прямо в четырехугольнике дверного проема. Изображение казалось ясным и четким, хотя не слишком точным. Он — без пиджака, в одной рубашке, изображение в строгом черном костюме при галстуке и шляпе. А еще у него не было портфеля — и маленькой щеточки усов под носом. А так — и не отличить.

Глаза в глаза. Один и тот же цвет роговицы, один и тот же взгляд.

Изображение улыбалось. Он попытался — не смог.

— Заходи!

Изображение перешагнуло порог, стирая нестойкое волшебство. Чуда нет, нет и зеркала, просто двое очень похожих, словно капли осеннего дождя, людей.

— Pa, zdravo, Otomar!

— Zdravo, Gandrij! [49] Здесь и ниже автор использует не язык лужицких сербов, а родственный ему сербо-хорватский, как более понятный читателю. Персонажи радуются встрече, после чего обсуждают, куда следует повесить шляпу.

Обнялись. Замерли. Дыхание затаили. Наконец тот, что был в рубашке, отступив на шаг, провел сжатым кулаком по глазам.

— Ako ste doshli, to znachi kraj sveta je blizu. Коня бледного во дворе оставил?

— Tako neshto, — отозвался голос-эхо. — Ali ipak, mahnito drago da te vidim. Очень рад!

Гость снял шляпу, повертел в руках.

— Gde to hang? — усмехнулся. — Не завел себе в прихожей оленьи рога — такие, как у деда висели? Oni su tamo mzhdu nachin, i dale visi.

Тот, что в рубашке, рассмеялся в ответ:

— Sam rogovi rastu!

Шляпу взял, пристроил на вешалке:

— To je neshto shto sam sanjo Krabat! Помнишь? «Крабат!.. Иди в Шварцкольм!..»

Гость, капля дождя, взглянул удивленно:

— В самом деле? Это знаешь, не слишком лояльно по отношению к Рейху. Крабат ныне отменен, как никогда не бывший. Сорбов вместе с их мифологией, да будет тебе известно, выдумал австрийский Генеральный штаб, чтобы помешать Пруссии… [50] Автор ни на что не намекает.

— …Исполнить ее историческую миссию — объединить всех, в ком течет немецкая кровь. Когда мы услыхали это от одного нашего одноклассника, мы его, помнится, крепко побили…

— Ай!..

Стоящая в дверях светловолосая девочка протерла глаза, отступила на шаг.

— Д-добрый… Добрый день! Или мне лучше уйти?

Гость почесал ногтем кончик носа, взглянул снисходительно.

— Фройляйн Гертруда, насколько я понимаю? Желаете оставить своего отчима мне на съедение?

В светлых глазах вспыхнул нежданный огонь. Девочка шагнула к Мареку, взяла за руку, вцепилась в пальцы.

— Он — мой папа, ясно?

— Ну, тогда, здравствуй, племянница!

Капли дождя неотличимы на глаз, но одна все равно упадет на землю раньше. Близнецы родились с разницей всего в несколько минут. Тому, кто появился на свет первым, акушер повязал на запястье красную нитку.

Старшего назвали Отомаром в честь мудрого и справедливого короля сказочной Липарии. Роман «Всеобщий мир» голландца Людвига Куперуса очень нравился отцу. Младший стал Гандрием. Дальний родственник, бабушкин дядя Гандрий Зейлер, был автором слов сорбского национального гимна.

Имя — Судьба. Но и Судьба способна шутить. Носивший сказочное имя не любил сказок. Тезка одного из отцов сорбской нации предпочел стать немцем.

— Харальд Пейпер, прошу любить, жаловать и в дальнейшем не путать!

— Кто же таких у нас любит, брат?

— У нас — нет. Но мы же едем в Берлин!

Приехав в столицу, братья расстались на вокзале Зюдкройц и с тех пор виделись редко. Отомар-Марек устроился в театр-варьете, знаменитую «Скалу», на должность помощника машиниста сцены. Гандрий-Харальд не спешил искать работу. Бегал по демонстрациям и митингам, присматривался, внимательно слушал — и наконец записался в «Югенбунд» [51] Нацистский молодежный союз. . Там кормили, взамен же требовалось немногое: громко орать и, в случае приказа, пускать в ход кулаки.

— Мы оба с тобой рабочие сцены, — сказал младший старшему в одну из их редких встреч. — Но это лучше, чем твои проститутки у рампы — и мои педерасты в штабе.

А потом Марек сел на пароход и уехал в Шанхай. За все годы он написал брату три письма. В ответ получил одно. Вновь встретились только в 1931-м. Проговорили весь вечер — и каждый решил, что больше им видеться незачем.

— …Почти как дома! — улыбнулся гость, допивая кофе. — Герр Шадов, вы — достойный продолжатель славной традиции. Настоящий турецкий рецепт! Вы в курсе, фройляйн Гертруда, кем был наш общий предок? Или ваш… папа оставил вас в неведении?