Михаил Ланцов - Новик

— А как ты это докажешь? Люди слышат, что хотят. А призывы отъехать на служу к крулю Польши есть измена.

— Так…

— Ежели спросят про плуг — сказывай, что не помнишь. Купец какой-то на торжище заезжий. А откуда тот прознал — не ведаешь. Где пользуют — тоже. Просто слышал, что дело доброе. Сам же говоришь — «доброжелателей» у тебя много.

— Да зачем им с такими пасквилями связываться? Им ведь надо меня к ногтю прижать.

— Это пока. А если увидят, что птичка не идет в клетку, то могут на всякое пойти.

— Понял тебя. Спасибо. — Хмуро ответил Андрей.

Петр был прав. В здешней среде нужно очень плотно думать о том, что ты говоришь и кому. Следя не только за языком, но и за жестами да поступками. Огромное количество условностей формировали сложнейший узор общественной паутины, по которой стоило немалого труда пробираться, чтобы не спровоцировать смертельно опасных пауков. Тем более сейчас, он ведь чай не крестьянин. С него и спрос совсем другой.

Немного помолчав и подумав, Андрей отправился к Илье. Требовалось срочно сменить тему. Просто, чтобы не загоняться и отвлечься.

Тот отдыхал возле кузницы. После завершения ударных работ, требующих максимальной концентрации человеко-часов, кузнеца оставили в покое. Точнее позволили заняться обустройством своего рабочего места.

— Смотрю, ты уже уголек жечь начал? — кивнул Андрей на горн, раздуваемый Ильей.

— Так и есть. Хочу проверить меха твои.

— Ты ведь помнишь? Клятву дал.

— Такое забудешь, — усмехнулся кузнец. — Бессмертием своей души поклялся, что все, узнанное от тебя, никому без твоего разрешения сказывать не станут, показывать или иным способом сообщать. — повторил он свои слова в упрощенной форме и истово перекрестивший, поцеловал крест, и, чуть прищурившись, очень тихо добавил. — ведун.

— Ты такого слова не сказывай. — нахмурился Андрей, оглядевшись и проверяя, что никто не слышал. — Вот услышит кто. Проболтается священнику на исповеди. И все… поминай как звали. Не только меня. Но и тебя. Никого не пощадят.

— Чай не дурень, понимаю, — очень серьезно ответил кузнец.

— Ладно. Что с мехами? Удалось разобраться?

— Дуют — лучше не придумаешь. А главное — постоянно. Куда не тяни — все одно — дуют. Славно!

— Готов уже дела делать по ремеслу своему?

— А то!

— Тогда смотри, — показал ему Андрей сулицу. — Видишь какой наконечник. Нужно таких же. Только в черешке плоском пару дырок наделай. Чтобы можно было нагелями крепить на древке.

— А чего таких? Почему не с втулкой? Они же лучше.

— Железа больше уходит, да и дольше делать. Кроме того, с черешками можно сделать древко тоньше. А значит и втыкаться станет лучше.

— Хочешь сделать как джиды у Мити Косого, только побольше?

— Именно так. — вяло улыбнувшись, ответил Андрей. Сулицы в эти времена не употребляли и не знали, а вот джиды — вполне. Хоть и бытовали они ограниченно.

— И сколько их делать?

— Четыре-пять десятков. Нужно посмотреть, как пойдет. В день уложишься?

— Не знаю. — вполне честно ответил кузнец. — Нужно пробовать. Я ведь оружия ранее не делал.

— Тогда пробуй. Вечером посмотрим — сколько их получилось сделать. Сразу и решим все… — сказал он. Пожелал Илье удачи да отправился дальше. Ему требовалось также проведать Марфу, которая осваивала весьма непростое дело учета. Для ее в целом гуманитарной головы — адский ад.

Подошел.

Взял несколько листов бересты. Пробежался по ним глазами.

— Ты нас под монастырь подвести хочешь? — тихо прошипел он.

— А что не так?

— Ты зачем так числа пишешь?

— Ох… — только и выдавила она, осознав свой косяк. Она ведь вместо местного обычая записи применяла вполне современные для XXI века приемы фиксации данных с помощью арабских цифр и специальных значков.

— Перепиши нормально.

— А с этими листами что делать?

— Соскреби. Если не удастся, то сожги после переписывания.

— Поняла, — понуро повесив голову произнесла она.

Парен же, покачав головой и поцеловав ее напоследок, направился к Евдокии, которая сидя у котелка внимательно за ними наблюдала.

— Как у тебя дела, мам? — максимально добродушно спросил он.

— Помощи дочери не хватает, — с легкой издевкой ответила она. — Вон — баклуши бьет. Бездельница.

— Она занимается делом.

— Да какое это дело? Кому какая польза от ее возни с этими закорючками?

— Ты сама в этом виновата.

— Я?!

— Недосмотрела за дочерью. Вот кто и сглазил или еще какую пакость навел. Да и потом. Неужели тебе было непонятно, что она не притворяется? Что действительно не понимает и не умеет? Отчего не учила добре?

— Не верила, — серьезно произнесла Евдокия. — Да и какая это волшба, если от нее грамоте обучаются?

— Чего не ведаю, того не ведаю.

— Да? А мне тут сказывали — с волколаком ты совладал зимой.

— Устинка с Егоркой языком мелят, что метлой метут?

— Потрепаться они здоровы, — согласилась Евдокия, усмехнувшись. — Сказали, еще что ты тому волколаку предложил мир и братание. Да он не согласился.

— Брешут. И про волколака, и про братание.

— Мы с тобой одной крови, ты и я. — произнесла Евдокия. — Не твои ли слова?

— Слушай. Не нужно повторять всякие глупости за этими бестолочами. Они от страха тряслись в землянке, так что мне не ведомо, что им почудилось. А про волколака я уже тогда им сказал — сие глупость.

— Не поэтому ли ты крепостишку ставишь? Не нового ли их прихода боишься?

— Есть существа по-страшнее волколаков.

— Кто же?

— Татары. Разбойники. Да даже свои собственные поместные дворяне, что с ума попятили от жадности.

Евдокия зло зыркнула, но промолчала.

— Не расскажешь, что ему воевода посулил?

— Нет.

— Петр мертв. Воевода уехал. Какой смысл молчать? Я хочу знать, к чему готовится. Ты ведь понимаешь, Петра твоего подставили под удар. Кто-то воеводу настроил против него. Он ведь в сотники метил. Не так ли? Понимаешь, что произошло?

Евдокия отвернулась. Молча.

Андрей с минуту подождал. Пока не догадался присесть рядом и не обнять ее. И теща зарыдала. Тихо. Просто чуть подрагивая. Но в три ручья.

— Его сгубили. Свои же. — вкрадчиво произнес Андрей.

И Евдокия не выдержала, начав подвывать, схватилась обоими руками за лицо.

— Что они ему сказали?

— Если бы я знала, — давясь слезами ответила она. — Он ничего мне говорил.

— Совсем ничего?

— Да. Он был словно одержим. Глаза горели. А сам словно не свой.

— Ясно, — примирительно добавил Андрей. — Я по осени в Тулу собираюсь. Если хочешь — поедем вместе. Зазимуешь у брата.

— И дочь оставить?

— Так вы с ней как кошка с собакой. Зачем тебе такая боль?

— Какой бы ни была, а все — моя дочь.

— Тогда тебе с ней помириться нужно.