Михаил Ланцов - Новик

В церкви было негусто. Однако, несмотря на это, отец Афанасий и его команда действовали вполне ответственно, не позволяя себе небрежения.

— Грешил ли, сын мой? — спросил купца Афанасий.

— Грешил отче, — ответил он. И выдал в целом стандартную и лишенную ненужных деталей картину душевных страданий от обжорства и алчности, гневливости и прочего, прочего, прочего.

— А с Андреем дела ведешь?

— Отче? — удивленно переспросил Агафон.

— Знаю, что вы что-то задумали. Посему предупреждаю — будь очень осторожен. С него какой спрос? Юн еще. Горяч. Чуть что за оружие хватается. Не сгуби его.

— Я должен что-то знать?

— Прямо помочь я тебе не смогу. Да ты и сам, думаешь, все понимаешь. Но предупредить — предупреждаю. Большие жернова решили это зернышко перетереть.

— А тебе с того что?

— Мню пользы от него будет много. Здесь. В Туле. Если выживет. И не только тебе, но и мне что-то перепадет. Я ведь прав?

— Прав, — едва заметно усмехнувшись, ответил Агафон. — Что там приключилось?

— Всего я сказать не могу. Просто будь предельно осторожен. В Туле много людей царя и митрополита. Появились и другие. Вроде торговцы, но поверь мне — это не они.

— Запахло паленым?

— Пока еще нет. — мягко улыбнулся священник. — Но желающих опалить этого поросенка оказалось слишком много.

— А чего медлят?

— Да видно ждут завершение Петрова поста [20] Петров пост заканчивается 11 июля. . — едва заметно усмехнулся Афанасий. — Так-то я не знаю. Но если ждут, значит не спроста.

— Андрей сам-то знает?

— Я предупрежу. Но и ты уж постарайся. Не подведи. — произнес священник, прямо намекая на то, что — это наша корова и нам ее доить.

— Не подведу, — все тем же тихим голосом шепнул Агафон. После чего Афанасий накрыл его епитрахилью и прочитал разрешительную молитву.

Минут через сорок купец наконец покинул церковь, завершив обязательный для любого православного христианина комплекс из посещения службы, исповеди и причастия. Вышел. И осторожно огляделся.

Его в немалой степени напрягли слова священника.

Но напрягли, не значит отпугнули.

Он подставил лицо солнышку и довольно улыбнулся. Ведь только сейчас запах денег ударил ему в ноздри. Во всяком случае, ему так показалось. Кто-то скажет, что деньги не пахнут. Но Агафон в сей момент рассмеялся бы этому глупцу в лицо. У него, как у купца, был нюх на них. И, если бы его не было, то и не поднялся бы, не удержался бы на плаву…

И до разговора со священником Агафон прекрасно понимал — у Андрея там хватает всякого рода заначек. Иначе бы он не стал набирать себе в услужение людей. Чай не дурак. Сейчас же он почувствовал какую-то уверенность. Что он не один головой рискует. А скопом и умереть не страшно, и страха намного меньше, и волнения…

Думалось ему, правда, поначалу о том, что Андрей глупости морозит. Но чем больше Агафон узнавал парня, тем больше приходил к выводу о достаточно светлой голове у него. И, казалось бы, глупости во многом объяснялись неопытностью в делах торговых. Но это и нормально, это было поправимо, если выживет…

— Мда… — тихо произнес Агафон и как-бы невзначай огляделся, окидывая взглядом округу.

Невдалеке сидел обыватель на лавочке, прислонившись к стене. Вида самого что ни на есть затрапезного. Купец невольно поежился. Давненько он не оказывался в ситуации такого пристального внимания серьезных и уважаемых людей. Разве что по юности так пару раз бывало. Да и то — больше вскользь.

Сейчас же…

Разум ему говорил — отступил, забудь. Сотрудничество с Андреем слишком опасно.

Но в подсознании пульсировали прибыли. Которые самым решительным образом забивали ногами всякое чувство самосохранения и осторожности. Как сказала супруга, у него даже лицо приобрело какое-то хищное выражение.

Ведь одно дело содрать с сиротки безответной крупную сумму разово. И совсем другое — наладить сверхдоходный бизнес на постоянной основе. Да и не чужой Андрей ему теперь был. После того, как он безвозмездно спас и вызволил мужа его сестры Ефрема, да еще с сыном, многое изменилось. В семью, конечно, не вошел. Но долг крови между ними образовался.

Времена на дворе стояли дикие. Но в них был и определенный шарм. Потому что люди не забывали не только отнятую жизнь родича, но и спасенную. Понятное дело, что по силе проявления эти вещи не являлись сопоставимы, но долг крови и пустым местом не представлялся…

В то же самое время в Новгороде Великом шел достаточно интересный разговор…

Ефрем Онуфриев сын отхлебнул немного сбитня, поставил глиняную кружку на стол и огладил свою бороду. Вроде как поправляя.

— Так говоришь дело у тебя есть? — Спросил Федор Дмитриев сын из рода Сырковых, когда и без того затянувшаяся ритуальная часть «разговора ни о чем» продолжилась.

— Слышал ли ты о том, как летом прошлым краску славную ляпис-лазурь раздобыли на Москве?

— Мне сказывали, что где-то в Туле.

— Так и есть. Но всю ее приобрел для своих нужд митрополит. Видно икону какую славную замыслил или храм разукрасить. Хотя бы частью.

— Видно, — кивнул Федор, прославившийся к тому времени уже как строитель храмов и один из составителей Великих Четьи-Миней — упорядоченной хрестоматии из текстов духовных и исторических, выполненной под покровительством митрополита Макария, бывшего в те годы в ранге пониже. — Богоугодное дело. Только сказывали, что краски той более нет.

— Есть надежда на то, что это не так… — уклончиво ответил Ефрем.

— Славная новость.

— Только молю, не делись ей ни с кем. А то бесы обязательно все дела спутают.

— Понимаю, — кивнул Федор. — Но я не понимаю, на кой бес я вам понадобился?

— Из той краски, что митрополит приобрел, только половина была куплена. Остальную он попросту отнял. Хм. Принял в дар. И мню, ежели новая она появится, то… Ну, ты и сам понимаешь. Кто мы, чтобы такими товарами торговать?

— А я?

— А у тебя знакомства есть великие. И тебе не нужно отчет держать о том, откуда у тебя сия краска взялась.

— Заблуждаешься, — грустно усмехнулся Федор. — Спросит митрополит, придется ответить.

— Так ты ответь, что кто из ганзейских везет. Тем то слова митрополита без интереса. Да и Макарий человек разумный, торговлишки препятствовать не станет.

— А много ли той краски?

— Пока не можно сказать, — развел руками Ефрем. — Ныне по осени поеду пробу снимать.

— И сколько мне положишь? Чай не вам, а мне головой отвечать.

— Дело то богоугодное.

— Водить митрополита за нос?

— Краску добрую Матери-церкви передавать. За торг честный.

— Ты мне зубы не заговаривай, — рыкнул Федор. — Не с тебя, а с меня шкуру сдирать станут. Ежели что пойдет не так.