Евгений Шалашов - Особое задание

— Вперед! — приказал я парню, а пока тот бежал к дверям, закрытой на задвижку, взял на мушку лестницу со второго этажа.

Выстрел. Второй.

Сверху уже никто не пытается спуститься, зато начали стрелять.

— Вот Неклюдов!

Я схватил перепуганного профсоюзного лидера за рукав и потащил его к двери.

Выбежав, толкнул эсера в дровни, из которых комендор уже выбросил историческую реликвию. Молодец Корсаков! И лошадь сумел удержать. Дровни понеслись по улице, увозя прочь Неклюдова. Теперь его куда-нибудь спрячут или вообще вывезут из Архангельска.

— Бежим!

Это уже мне. Мы побежали, а за нашей спиной раздавались выстрелы. Ребята, оставшиеся нас прикрывать, дадут нам три минуты, а потом и сами должны пуститься в бега.

Мы бежали, свернули в какой-то закоулок, перелезли через два забора, протиснулись в какую-то дыру. Вот, теперь можно отдышаться и идти не спеша. Потом зайти в один из «наших» домов, снять с себя бороду, смыть грим и, переодевшись из рабочей телогрейки в приличный тулупчик, идти на трамвайную остановку, чтобы успеть на службу. Ах, черт, а унтера-то я не добил!

Комсомольская площадь — вокзалов созвездье.

Сколько раз я прощался с тобой при отъезде.

Сколько раз выходил на асфальт раскаленный,

Как на место свиданья впервые влюбленный[1].

Евгений Аронович пока не написал этих стихов, а «Самоцветы» еще не сделали песню всесоюзным хитом. Комсомольская площадь покамест именуется Каланчёвской, и паровозный дым намертво въедается в облупившуюся краску всех трех вокзалов, украсив творения выдающихся архитекторов сажей.

Сегодня я провожал Полину. Ее командировка истекала лишь послезавтра, но прямых поездов по маршруту «Москва-Череповец» еще нет, а «Москва-Вологда» ходит один раз в неделю. Стало быть, следующего пришлось бы ждать долгонько. Полина вчера весь вечер рыдала, пыталась выяснить, почему я ее до сих пор не люблю, но потом успокоилась, придя к выводу, что оно и к лучшему. Мол, она меня любит, и это главное. Как честный человек (не в том смысле, что обязан жениться, а вообще) я передал ей предложение своего начальника, но, как и следовало ожидать, Полина отказалась.

— И что я здесь стану делать? Тут вон, все образованные, гимназии позаканчивали, курсы, а у меня только школа грамоты при Церковно-приходской школе. Писать да читать умею, вот и все. Дурой считают!

— Дурой тебя никто не считает, — осторожно сказал я. — А образование получить — дело нехитрое. Курсы какие-нибудь закончишь, подтянешься, в университет поступишь. Вон как ты мне хорошо про три закона диалектики рассказывала.

— Так я лекцию слушала, — усмехнулась Полина. — Там лектор всякие примеры из жизни приводил, а я уже по-своему переиначила.

— Видишь, сумела переиначить, молодец, — похвалил я девушку. — Я бы не в жизнь не догадался, что, если девушка превращается в женщину, это переход в иное качество.

— Ерунда это, — отмахнулась Полина. — И вот еще что бесит: здесь меня девчонки барахольщицей считают. Мол, Полине бы тряпки да финтифлюшки покупать, вот и все. Только и делает, что из своего женишка-чекиста деньги вытягивает. А как объяснить, что я всю жизнь чьи-то обноски донашивала? Мать свое платье перешьет — мне отдаст, да тетка какая. Я, может, за двадцать лет первый раз свои тряпки заполучила!

— А почему они думают, что ты у женишка деньги берешь? И откуда про меня знают?

— Вовка, ты что, совсем дурак?

Точно, дурак. В «Метрополе» же проживают и остальные депутатки съезда РКСМ. У женщин глаз острый, и ум тоже. Понимают, что у самой Полины Аксеновой деньги бы давно закончились.

— А еще Вовка, я ребеночка от тебя хочу.

— Ребеночек — это здорово!

Я прижал Полину к себе. Она же еще и сама ребенок. Мне трудно представить, чтобы кто-то всю жизнь донашивал чужие вещи! А то, что молодая и симпатичная женщина хочет красиво одеваться — что тут плохого?

— Знаешь, Вовка, я и родить хочу, и рожать страшно!

— Так всем рожать страшно, — попытался я утешить девчонку. — Что тут поделать, если у женщин природа такая? Я бы и рад за тебя родить, да не смогу.

— Да дело-то не в том, что рожать страшно, а в том, что мне нашего ребенка страшно в мир выпускать! Понимаешь, он маленький совсем, а у нас голод, война. Как же ребеночек жить-то тут станет?

— Ну он же не один будет, а с тобой. И со мной, если получится.

Я задумался. Если появится ребенок, надо жениться. А вот получится? В последнее время стал сомневаться в своем бессмертии, и вообще…

— Вова, ты чего? У тебя такое лицо стало, что мне страшно. Скажи, тебя куда-то отправят? На фронт или еще куда?

Точно, Шерлок Холмс в юбке и панталонах! Кстати, а зачем нам сейчас панталоны?

— Давай-ка укладываться, завтра вставать рано.

Плохо, что нет прямого поезда, но ничего страшного, в Вологде пересядет на «питерский», а там до нашего губернского центра рукой подать. Тем более, не одна едет, а с попутчиком. Вон он стоит, хмурится.

Степан Телегин, превратившийся после Первого съезда РКСМ из председателя союза социалистической молодежи Череповецкой губернии в председателя губкома РКСМ был недоволен. Во-первых, на фронт его пока не отпустили, приказав вернуться в губернию, подобрать достойную смену, а уже тогда — приходи в военный комиссариат или в губком партии и получай назначение. А во-вторых, он косился на два огромных узла своей попутчицы, понимая, что тащить их придется ему. У нас, конечно же, мужчина и женщина равны, но кое в чем буржуазные предрассудки не изжиты. Была у Степана и еще одна причина хмуриться.

В бытность, когда юный Октябрь только-только отпраздновал свой первый день рождения, поезда ходили ужасно. И паровозы ломались, и поездные бригады могли неожиданно куда-то деться, а бывало, что и дрова заканчивались. Словом, нам пришлось проторчать на вокзале два часа, что, впрочем, совсем немного.

На перроне тоскливо переминался народ — и командированные специалисты, курсирующие из столицы в провинцию и обратно, и демобилизованные солдаты, и просто крестьяне, приехавшие в столицу прикупить что-нибудь нужное в хозяйстве: подковы для лошади, мешок гвоздей, отчего-то бывших в огромном дефиците, вонючее мыло или спички. Некоторые тащили с собой городскую одежду, удачно выменянное на сало или масло, пару венских стульев, полученных за мешок крупы. Если с одеждой и мебелью понятно, вещи нужные. Однако попадалось и совсем необычное. Тетка в лаптях, поношенной кацавейке и черном платке аккуратно поставила на мешок, набитый какими-то тряпками, аквариум. Она что, собирается выращивать барбусов или нильских сомиков? Хм. А вон тот здоровенный дядька с окладистой бородой, похожий на диакона, стоит в обнимку с граммофоном! Не иначе, собирается толкать искусство в массы! Уже не припомню, в каком фильме про гражданскую войну народ приглашали «Для пития самогону и слушания граммофону»?