Дмитрий Дашко - Ликвидация [СИ]

– А как иначе? На нас столько крови, что я даже не сомневаюсь в приговоре. Не знаю, как вам, гражданин начальник, а мне моя шкура дорога и получать пулю в лобешник жуть как не хочется.

В чём ему не отказать – так в манере держаться. Он не «плыл», не валялся в ногах, не рыдал, вымаливая прощения. Чем больше я с ним общался, тем сильнее понимал, что вижу перед собой зверя в обличии человека.

Ему удалось допечь своей абсолютной непрошибаемостью молодого и горячего Леонова.

– Ты, ублюдок, – заговорил тот, наливаясь кровью, – я вообще не понимаю, почему товарищ Быстров с тобой миндальничает. Будь моя воля, я бы тебя так оприходовал – ни одного живого места бы не оставил! Ты бы у меня до суда не дотянул, подох бы, как последняя скотина, в своём дерьме и блевотине.

Семёнов отреагировал в своей манере – на удивление спокойно. На его лице лишь появилась снисходительная усмешка.

– Чего горячишься, мусор? Можно подумать, у тебя руки чистенькие: юшку не пускал, людей не убивал…

– Людей?! Да я такую мерзость, как ты, за людей никогда не считал! Давил вас гадов и давить буду! Ладно, ты мужиков взрослых резал, но как у тебя рука на баб да детишек малолетних подымалась?! – закричал Пантелей.

Я прекрасно понимал своего заместителя, у меня самого внутри всё бурлило и клокотало, только вот зачем демонстрировать этому моральному уроду нашу слабость? Он ведь даже упивался нашей реакций, словно энергетический вампир. Ему доставляло большое удовольствие наблюдать, как мы приходим в бешенство.

Мне не раз и не два попадались такие выродки. Чем труднее эпоха, тем их становилось больше.

– Слышь, начальник, – обратился Тимофей ко мне. – Убери этого психованного от меня. Не ровён час – с кулаками набросится.

– Пантелей, держи себя в руках, – попросил я. – Неужели ты не понимаешь – ему это нравится.

– Простите, Георгий Олегович. Больше не буду. Давайте продолжим допрос.

Как мы ни крутили с Пантелеем, удалось выбить из Семёнова только признания по делам Кондрюховых и Баснецова. И то, он старательно отводил вину от себя, сваливая убийства на подельника.

С его же слов выходило, что большинство убийств совершил Кислицын. Это он резал и рубил женщин и детей.

– А ведь ты врёшь, – покачал я головой, глядя ему в глаза. – Эти смерти – твоих рук дело.

Он нагло вскинулся.

– А ты сначала докажи, начальник. Пока что тут моё слово против твоего.

– Учитывая, что ты пытался убрать Кислицыных, моему слову на суде поверят, – твёрдо сказал я.

– Ну вот дождёмся суда и посмотрим. А пока буду стоять на своём, – объявил он.

Так и не добившись показаний, я отправил Семёнова в арестантскую камеру. Ничего, покантуется там денёк-другой, дальше будет видно. Даже сейчас у меня вполне хватало материала под расстрельную статью.

Кроме того, появилась надежда получить признания от Кислицыной. Врачи заверили, что жизнь её вне опасности. Пусть роль женщины в шайке не до конца понятна (я всё сильнее утверждался в мысли, что она служила наводчицей да помогала сбывать кое-какую мелочёвку), однако брат наверняка делился с ней какими-нибудь деталями, да и на Семёнова, после того как он пытался её зарезать, у Кислицыной однозначно прорезался такой зуб, которым запросто перекусить можно.

Так что я ожидал скорого пополнения в показаниях.

Тем более я очень сомневался, что Семёнов выдал нам всю шайку. Юхтин ведь стрелял тогда и явно в кого-то попал. У Кислицына не нашли огнестрельной раны, а из Семёнова врач достал одну пулю, ту что в него засадил я при задержании.

Значит, есть кто-то четвёртый, но кто?

– Товарищ Быстров, я даже не представляю, как вы выдерживаете такое! – в сердцах воскликнул Леонов, после того как конвойный отвёл арестованного. – У меня не то что кулаки, всё тело чесалось! Так бы и двинул этому гаду!

– Двинуть всегда успеется, – вздохнул я. – А нам надо работать, много работать, Пантелей. Семёнов признаётся только в том, что мы можем ему предъявить. Но он явно скрывает не только свои «подвиги».

– Вы тоже считаете, что в банде было больше участников? – догадался Леонов.

– Именно, – кивнул я. – Спрашивается, почему? У сволочей вроде него нет ничего святого. Так что молчит он не ради принципа. Я вообще сомневаюсь, что у него есть хоть какие-то принципы! Вспомни, как легко он пошёл на убийство подельников. Нет, Пантелей, если Семёнов что-то делает, значит, ему это нужно.

На следующий день состоялись похороны Юхтина. Очень тяжело терять своих подчинённых. На сердце остаётся рана, которая не зарубцуется годами.

Всегда винишь себя в том, что чего-то не досмотрел, не договорил, недостаточно проинструктировал. И эта вина остаётся с тобой на всю жизнь.

С самого утра лил дождь.

На похороны пришли все наши. Мне было больно смотреть на родителей Юхтина, потерявших единственного сына. Хотелось что-то сказать им, но я не находил слов, способных уменьшить их горе.

Юхтин лежал в гробу как живой. Казалось, это просто дурацкая шутка, розыгрыш. Сейчас он очнётся, откроет глаза, заговорит с нами.

Но этого не происходило и не могло произойти.

Сердце кольнуло. Господи, как мне это знакомо до дурноты. Я снова подумал о Дашке, моей дочери. Каково было ей, после того как меня не стало рядом?

Она, конечно, сильная. Она выдержит. Но это служило слабым утешением.

Я очнулся.

Тем временем верёвки опустили гроб на еловый лапник, сложенный на дне могилы.

Люди подходили к краю и бросали вниз комки слипшейся грязи.

Небольшой армейский оркестр заиграл «Интернационал». Тут принято хоронить бойцов – а Юхтин сражался как настоящий боец – под звуки этой музыки.

Сейчас она звучала как-то особенно торжественно.

Мы хотели поставить пирамидку со звёздочкой – удалось даже раздобыть совсем свежую карточку Юхтина, по моему приказу он недавно сфотографировался для удостоверения. Однако родители настояли на деревянном кресте.

К ним прислушались, никто не стал спорить – даже принимавший участие в похоронах товарищ Малышев из горкома, пусть ему явно пришлась не по душе воля родителей.

Милиционеры достали оружие из кобур, грянул нестройный залп. Мы попрощались с нашим товарищем раз и навсегда. И уходили с кладбища с горьким осознанием этого факта.

Похороны происходили в первой половине дня, потом были назначены поминки в тёплой избе Юхтиных.

Но я не успел на них побывать.

Примчался взбудораженный вестовой из отделения. Хватило одно взгляда, чтобы по его виду понять – произошло нечто ужасно неприятное.

– Товарищ Быстров, – он запыхался, ему с трудом удавалось говорить, – у нас происшествие.

– Что случилось? – похолодев, спросил я.

– Арестованный Семёнов сбежал.