Кирико Кири - Тонкие грани (том 6)

Ишкуина пришла в себя где-то минут через десять. Хотя пришла в себя — не совсем правильная формулировка. Она вернулась к жизни. Всё это время я внимательно наблюдал за ней и смог лично узреть тот самый момент, когда жизнь вернулась к ней.

Стерва, нежелающая умирать нормально, по-человечески, неожиданно дёрнулась всем телом. Судорожно вздохнула полной грудью, выгибаясь дугой, после чего задёргалась, будто у неё начались судороги. Совсем мелкие, как если бы через её тело пустили ток. Кровь из глазницы потекла обильнее. Я даже не стал вытаскивать нож, чтоб посмотреть, что будет. После мелкой дрожи она расслабилась, будто силы в одночасье покинули её, и живучая дрянь медленно повернула голову в мою сторону.

— Здравствуй, сладкий хуй, — улыбнулась она своей коронной улыбкой. — Я вновь с тобой.

Надо сказать, что смотреть на девушку, у которой из глаза торчит рукоять ножа для колки люда, немного… непривычно и противоестественно, если можно так выразиться. И судя по тому, что я видел, Ишкуина была вполне себе жива, хотя, как я могу судить, нож ей мешал.

— Знаешь, слишком слабо, дорогуша, слишком. Давай, попробуй ещё раз.

Меня просить лишний раз было не надо. Я одним махом вырвал из её глазницы нож, после чего, словно маньяк, стал остервенело и быстро наносить удары ей в грудь и живот, чувствуя, как хрустят её кости и рвутся мышцы. Признаться честно, я получал от этого удовольствие и выкладывал в каждый удар едва ли не душу, наслаждаясь тем, как длинный стержень втыкается в её беззащитную тушку. Как он пробивает её органы, заставляя Ишкуину вздрагивать и слегка изгибаться, кривясь от боли — уж её-то она явно чувствовала.

Я, наверное, нанёс ударов двадцать, прежде чем успокоился, глядя на её истыканное тело. Кровь из ран стекла в ванну, уходя в слив. Она же капала с ножа для колки льда и руки. Весь забрызганный кровью, я хмуро наблюдал за Ишкуиной. К моему удивлению, я даже видел, как медленно затягиваются раны, которые оставил нож. И едва она судорожно вздохнула, набросился с новой силой, не дав ей возможности прийти в себя.

Её ночь только начиналась, и раз уж она сама пришла сюда, грех было не воспользоваться этим. Если не убью, то сорву всю злость и успокою собственную душу. Слишком много позволила она себе, слишком долго я терпел её выходки и слишком многое накопилось.

Я бил ножом как одуревший, срывая злость на Ишкуине и наблюдая за тем, как от боли едва ли не судорогой сводит её лицо. Когда уставал бить ножом, бил её по лицу кулаками. Хватал за волосы и дубасил головой об ванну, пинал, прыгал на ней, ломал ей кости. В какой-то момент у меня в руках оказался тесак, который я заносил над Ишкуиной. Тот с мягким чавканьем входил в её тело, перерубая мышцы и кости.

И за это время Ишкуина не издала ни одного звука.

Забавно, но от этой экзекуции устал первым я. Просто физически устал избивать и кромсать Ишкуину, которая лежала ни жива, ни мертва на дне ванны в собственной крови. Сидел на бортике, тяжело дыша и поглядывая на такую же тяжело дышащую сучку, которая и не думала помирать.

Вся ванная комната была в крови, будто кто-то устроил здесь не просто поножовщину, а самую настоящую бойню. Столько крови не было, даже когда я наказывал провинившихся колуном. Дополнительный эффект к жуткости добавлял белый кафель, на котором кровь выглядела особенно выделяющейся. Всё было забрызгано ею. Красные вертикальные дорожки спускались по стенам и зеркалам, сбегая из клякс. Зеркало был исчерчено вертикальными красными дорожками. На полу виднелись кровавые отпечатки ног и следы, словно кто-то намерено размазал кровь по полу. Где-то в углу лежал окровавленный тесак с ножом.

Что я только ни делал с Ишкуиной. Избивал кулаками, ногами, прыгал на ней, ломая кости, ломал конечности, бил ножами и тесаком, буквально измочаливая её в кашу. Специально пробивал ей сердце и печень. Едва ли не вскрывал тесаком грудь. Ломал ей череп, шею, пробивал мозг ножом для колки льда, то же самое делал и с позвоночником.

Не будь у неё такой регенерации, от неё бы сейчас ничего не осталось. Но нет, Ишкуина лежит на дне ванны, тяжело дыша, будто пробежала кросс. Я ей даже кровь пустил — Ишкуина вроде и умерла от потери крови, а потом раны заросли, и она очнулась. Было видно, что регенерация для неё проходит не столь приятно, как это выглядит, но у меня была уверенность, что я могу этим заниматься очень долго, и она всё равно останется живой.

— Ну как?.. Я хороша, не так ли?.. — выдохнула Ишкуина, будто я её не убивал, а трахал. — Удовлетворён?..

Мне нечего было на это ответить. Я действительно отвёл на ней свою душу. Выплеснул всю ненависть на ней, от чего теперь чувствовал какое-то облегчение и приятное опустошение. Теперь при взгляде на Ишкуину у меня не вспыхивала бесконтрольная ярость, которая мешала думать. Только раздражение. Такое, что я, глядя сейчас на неё, просто от нечего делать воткнул ей в ляжку нож для льда.

Ишкуина дёрнулась, поморщившись. Я знаю, что она чувствует боль, видел это в её глазах, пусть она старается и не подавать виду.

— Лучше бы ты мне другое и в иное место воткнул, колокольчик, — вздохнула Ишкуина.

— Если я не вытащу из тебя нож, — я немного покрутил его в ране, заставляя её кривиться, — ты не сможешь отрегенерировать?

— Знаешь, что бывает с занозой? — пропыхтела она, терпя боль.

— Её выталкивает в конце концов.

— Вот и это заноза, только большая. Лучше выеби меня уже…

— Не дождёшься, Ишкуина. Лучше ответь на вопрос, — я надавил сильнее, заставляя её завошкаться, — что будет, если я тебя сожгу?

— Я перерожусь. Или вселюсь в какую-нибудь шлюху, — просипела Ишкуина. — Вытащи из меня нож, дорогой. Моей ягодице больно.

— Терпи, — надавил я сильнее, заставив её напрячься. — То есть тебя не убить, а если уничтожить тело, ты всё равно вернёшься?

— Угу.

— А если топить?

— Возрожусь.

— И сколько тонуть ты будешь?

— Долго. Решил меня утопить?

— Да, пожалуй, так и сделаю, — кивнул я, после чего включил воду, наступив ей на грудь ногой.

— Ну ты и срань… — фыркнула она. — Терпеть не могу тонуть.

— Часто приходилось?

— Ой, в средневековье каждый второй город топил. Трахать боялись, так топить начинали, — поморщилась она, после чего улыбнулась. — Но если ты от этого кончаешь, то я потерплю.

Зачем я это делаю? Да просто чтоб сделать больно Ишкуине. Как по мне, это святое — мучить ту, кто тебя чуть не обнулила. Глаз за глаз, как говорится. К тому же, мне надо было подумать, а у этой дряни рот не закрывался. То ли профессиональная привычка, то ли характер, но она меня знатно достала уже.

Я с интересом наблюдал, как Ишкуина сначала набрала побольше воздуха, терпя, а потом начала тонуть. Дёргалась, морщилась, но не пыталась выбраться, будто смиренно принимала свою судьбу. В конечном итоге, Ишкуина перестала дёргаться, напоследок открыв несколько раз рот, словно рыба, и со слегка удивлённым лицом уставившись в потолок. Как и в прошлые разы, её глаза лишились жизни.