Голубев Владимир - Бедный Павел часть 1 [АТ]

Как-то солнечным апрельским утром 1763 года, я выехал верхом из Царского села в Петербург. Когда я с сопровождающими охранниками проезжал ворота, откуда сбоку нас окликнули, мои телохранители вздрогнули, но Белошапка прервал их волнение в самом начале:

- Диду?

- Я, Гриць, я! – перед нами стоял кряжистый старик с белой бородой. Он, похоже, лежал в придорожных кустах и довольно долго, поджидая нас.

- Что ты тут делаешь, дедушка?

- Тебя жду, внучок! К тебе приехал. Нашел тебя, а внутрь-то не пускают, вот – дождался! – я кивнул забеспокоившемуся Григорию – мол, говори. И тот продолжил:

- Случилось чего? Ты же с мамкой должен был быть?

- Нету больше, Аксиньи! Как узнала доченька моя про Степку, так слегла и больше не вставала. А через две седмицы – преставилась! Царствие ей небесное! А я как похоронил её, так к тебе и направился. Один жить не хочу, а ты единый мой родственник остался. Может, найдешь старику место у печки! – старик говорил так горько, что даже у меня стало муторно на душе, а Гришка соскочил с седла, подошел к деду и обнял его. Дед гладил его по голове и бормотал:

- Теперь ты, Гришенька – круглый сирота. Последний Белошапка остался, сначала батюшка твой, потом брат, потом мамка… – Гришка плакал, тихо-тихо ронял слезы на плечо деда, которого был сильно выше. Я ждал, не вмешивался, пусть Гриша попереживает – остаться сиротой, по себе знаю, трудно.

Наконец, Гришка оторвался от деда, повернулся ко мне и сказал:

- Ваше Императорское Высочество! Это вот дед мой, Евстахий Степанович Кошка! Старый казак-характерник[i].

- Когда меня так называли-то, внучок! С молодости всё дядька Остап, да дядька Остап!

- Славно говоришь, дядька Остап! Как по писанному! Откуда ты такой взялся? – это уже я вступил. Жалко мне было своего верного хранителя. Хоть так поддержу, вниманием.

- Мы, Кошки, из однодворцев[ii]! Царем Петром переселены под Чернигов. Отец мой служил священником в церкви. Исторгнут из сана за ссору с местной старшиной – правдоруб был, прости его господи! Я сам учился в Славяно-Греко-Латинской академии! Но в священники не пошел, был полусотником в Козелецкой сотне. Стар стал, сын мой погиб, дочка единственная замуж вот за батьку его, Петра, вышла. Двух сынов родила. – четко отрапортовал старик, внимательно и как-то ласково глядя на меня.

- Правда – колдун ты?

- Люди бают, но я сам не верю! Да, думаю быстрее, вижу многое, но чтобы колдовать – никогда такого не было!

- Ваше Высочество, непоседа он редкий! А все люди знают, что он умен дюже и людей никогда не терял, хоть и от драки никогда не бегал! Вот и переругался со всей старшиной у нас. А на завалинке стареть не желал, только вот маме моей помогать уговорили, а то бы сразу с нами с братом увязался. Вишь как, добрел до Питера-то!

- Гриша, давай вернемся, ты деда своего пока у себя приюти. А как дядька Остап отдохнет, я с ним поговорю, интересно мне.

Так мы с тот день никуда и не поехали. Дядька Остап оказался действительно редким непоседой. Умылся, переоделся и ко мне. Выпускник московской академии, и в Польше, и в Венгрии, и в Крыму бывал. Перессорился со всеми у себя по делу – не слушали его и людей теряли, а его зло брало. Яростный дедок, но почти один остался – только один внучок и есть.

Тоска у него – дело себе искал, а найти не мог. Хозяйство – скучно ему, в бой не берут – старый, в монастырь только… А старик, хотя какой старик – я его через день во дворе без рубахи увидел – весь мышцами перетянут, ни капли жира и следа дряблости! Так вот, он в монастырь пока не хотел – дело всё найти хотел.

Хорошо как, что он мне попался. Дядька Остап оказался прирожденный аналитик, и психолог, понятно почему его колдуном считали – на ход вперед всё видит, а то и на несколько ходов, хоть и характер ну очень неуживчивый!

Я же таких едких, но умных дедов хорошо воспринимаю. У меня главным бухгалтером в той жизни такой же старикашка был, который двухпудовыми гирями жонглировал… Так что глава моей личной спецслужбы, похоже, нашелся. Поглядим ещё! А пока я его просил уму-разуму Захара поучить, а то парень хоть и хват, но опыта-то с гулькин нос.

Через пару недель я спросил Захара, как ему старый казак в качестве учителя? И тот ответил, что нравится – больно уже на его деда похож. Тот тоже, до последнего часа своего, сельского попика палкой гонял, за то, что тот его, по крещению, исключительно Пахомом именовал, а дед твердил, что как его родители Перваком назвали, так и будет он зваться. И мытника, что драл подати с крестьян, костерил и поучал, что с кого брать – тот тоже его не переносил. Зато все жители и их, и соседних деревенек бегали к нему за советом, что и когда сеять – он как чувствовал это, и был самым верным советчиком.

Человек очень нужный нашелся. Жалко только, что нечасто такие подарки мне судьба делает. Попадались бы мне нужные люди хоть раз в месяц, я бы уже мир перевернул. А так. Нет, грешно мне жаловаться – у меня такие люди в окружении собрались, но всё-таки всегда большего хочется. Вот Белошапка тот же – ухарь, телохранитель замечательный, а вот дальше грамоты так и не пошел. А так бы к его талантам бойца ещё бы аналитический ум – строй вокруг него диверсионную службу, например.

Между тем, моё обучение продолжалось, я занялся уже и восточными языками – читать надо бы и их бумаги. Моя переписка в Дидро, Вальтером, а потом и Д`Аламбером[iii], начатая по инициативе Ломоносова становилась всё более активной, мне удалось заинтересовать их своими нестандартными методами восприятия и систематизации событий. Хотя, честно говоря, Вольтер мне казался напыщенным снобом. Дидро и Д`Аламбер в этом сравнении выигрывали.

Авторитет в обществе у меня рос, но вот с Орловыми всё не складывалось. Я чувствовал, что это отражается даже на моих отношениях с мамой. Она всё-таки была женщиной хорошей и верной. Григория своего она любила и хотела быть женой ему, но статус не позволял. Однако меня она всё-таки тоже любила и не хотела, особенно в свете наших с ней отношений, менять меня, мою любовь и верность, на любовь мужа. К тому же, сердцем она понимала, что Григорий по-настоящему её не любит. Он был слишком тщеславен и воспринимал её как инструмент в достижении своих целей. А женщины это не любят, особенно если у них есть куда отступить. Вот на этих струнах-то я и играл.

Алексею Орлову я доверять не мог. Пока не мог. Он, словно дикий зверь, прирученный умелым дрессировщиком, казался ласковым и ел с руки, но иногда, казалось, даже без явного раздражителя, мог сорваться и загрызть глупого человека, что возомнил себя его хозяином. Он учил меня фехтованию, стрельбе, верховой езде, мы часто с ним общались, я болтал с ним. Но не покидало меня ощущения, что из-за ласковых глаз на меня глядит такой вот зверь…