Голубев Владимир - Бедный Павел часть 1 [АТ]

- И не выдал нас Императрице? Думаю, что за сына она бы и Гришку не помиловала, а нас-то и подавно.

- Мы ему нужны.

- Как?

- Он сам мне сказал.

- Что?

- Он мне сам рассказал о нашем заговоре. И о том, что готов нас простить.

- А в обмен?

- В обмен мы будем служить ему и России. Не будем предпринимать каких-либо действий без его согласия.

- И что?

- И я согласился. И за вас тоже согласился. Он действительно очень умен и хитер. И мог бы давно стереть нас в порошок, рассказав о нашем деле матери или даже тому же Панину. Но он никому об этом не рассказал. И даже сейчас он мог бы столкнуть нас вниз, дав даже небольшой толчок. Но он не сделал и этого. Мы ему нужны!

- В качестве кого? – с горечью спросил Григорий.

- В качестве верных людей. Не только ему, но и России верных. Он сказал, что глупостей мы много сделали, но Родину не предали. Поэтому он готов дать нам шанс. Но он будет последним. Даже, если императрица Гришку отвергнет, он нас будет помнить и в обиду не даст. И против чести идти не заставит. Мне показалось, что он откровенен со мной. Да и не нужны мы ему прямо сейчас. Мы уже почти все проиграли.

- Да… - протянул разочаровано Иван. – Не ожидал я такого. Но никто не ожидал. Наследник…

Долго сидели братья, выпили много вина, много говорили, но всё-таки решили, что Алексей прав – деваться некуда, да и незачем уже. Григорию императором не быть, а в Берёзово, или даже на плаху, смысла рваться нет. Надо соглашаться.

Мама продолжала поддерживать отношения с Григорием Орловым, но страсть, да и любовь уже ушли – осталась привычка. Он не лишался чинов и званий, но влияние фамилии резко пошло на спад. Она начала много советоваться со мной. Что тут было первично, то, что я начал уже демонстрировать свои таланты, или то, что Дидро назвал меня «Самым талантливым юношей в Европе, царству которого позавидуют примеры Древней Греции» - не знаю, но факт налицо.

Я же пережил новое потрясение. Моя старая нянюшка Марфа умерла. Я сидел с Ломоносовым, когда в дверь тихонько постучали – я всегда настаивал, чтобы без стука не входили. Заглянул молодой слуга и замялся. Я просил:

- Чего хотел-то? – тот что-то мнется и теряется.

- Ты говори, что хотел – зашел же уже.

- Там это… Старушка помирает, просит Вас позвать…

- Подожди, какая старушка? – я даже не понял сразу о ком он. Столько интересного было, а тут какая-то старушка. Не догадался про Марфу – как-то сложно было мне её старушкой называть – нянюшка, Марфуша…

- Ну, дык! Марфа вроде…

- Марфа?! - так получилось, что именно этот молодой парень дежурил. Он даже не догадывался, что Марфа – это моя нянюшка. Хорошо, что он уважил старушку и всё-таки решился заглянуть ко мне.

Я бросился к ней. Она уже отходила, никого не узнавала – во всех видела своего братца Петеньку. Я сел рядом, заплакал и гладил её по седым волосам, пока она не затихла. Уходило моё детство, уходил первый сильно любимый человек в этом мире. Как она умерла, я поцеловал её в лоб. «Боже! Прошу тебя, пусть эта несчастная, но очень добрая женщина, хоть после смерти обретет счастья в лучшем мире!» И на секунду, как наяву увидел: молодого высокого мужчину в форме, очень красивую светловолосую женщину в шубке и двух детишек – мальчика и девочку. Все смотрят друг на друга с нежностью и любовью, все раскраснелись от мороза, хохоча, спускаются с ледяной горки на санках. Все крепко-крепко держат друг друга за руки. И чуть в стороне – медведь, рыча, борется с дюжим мужиком…

Летом 1764, к концу второго года обучения у него Карпова, Котельников подошел к Ломоносову.

- Михаил Васильевич! Я хотел бы обсудить студента Карпова.

- Что с ним, Семен Кириллович? Манеры? Уж, извините его – пока крестьянство не выветрилось!

- Михаил Васильевич! Манеры его вполне приятные, этому он учится быстро. Я и сам из простого люда...

- Так что Вас смущает?

- Кхм… Михаил Васильевич, мне больно об этом говорить. Но… Я не могу его учить.

- Не понимаю?

- Он уже знает всё, что знаю я. Ему надо идти дальше, а я уже, к сожалению, не могу его научить ничему новому. Мне очень неприятно об этом говорить, но он талантливее меня. Математика – его призвание в большей мере, чем для меня…

- Семён Кириллович! Вы меня порадовали! Причем, два раза! Я восхищен, причем в первую очередь Вашим талантом учителя и вашей честностью, а потом и талантом Вашего ученика. Я очень рад, что у науки русской, Вашим тщанием, появляется новый служитель.

- Ну, Вы льстите мне Михаил Васильевич!

- Нисколько! Примите мои поздравления, ибо, что может быть радостнее для учителя, чем тот факт, что его ученик превзошел его!

- Спасибо, Михаил Васильевич!

- Что вы посоветуете для него дальше?

- Я бы рекомендовал отправить его за границу. Я думаю, что сейчас только Эйлер [vi]способен огранить этот алмаз.

- Леонард? Ну, что же, Семен Кириллович, я буду ходатайствовать…

Ломоносов пришел ко мне просить отправить Емельяна в Берлин, в ученичество к Эйлеру, ибо в России нет для него достойных учителей.

- Что же так, Михаил Васильевич? Почему до сих пор у нас нет достойных учителей, а у Фридриха есть?

- Достойный математиков в мире не много, да и немчура проклятая не даёт нашей науке развиваться! – он опять вскарабкался на своего конька германофобии[vii]. Ну, что ж придется его с него ссаживать – надоело уже.

- Немчура? Это Вы опять своих Миллера [viii]с Шумахером [ix]вспоминаете?

- Ну, а кого же Ваше Высочество?!

- Признаться, думал, меня! – вот тут академика чуть удар не хватил. У меня просто в привычку вошло выбивать из него дурь шоком, как бы ни загубить! Конечно, он человек здоровый, но как инфаркт его хватит, где такого умницу ещё найду? – Ну, как же, у меня маменька с папенькой, всё-таки немцы… Получается, что и я, с Вашей точки зрения, Михаил Васильевич, немчура поганая…

- Ваше Высочество!

- Извольте, всё-таки в приватных беседах называть меня, как мы условились Павлом Петровичем!

- Я нисколько…

- Вы уж определитесь, Михаил Васильевич, что для Вас важнее, человек или его происхождение! Науки на Руси без немцев и не было бы! Ну, что поделаешь, отставали, извольте догонять. А уже если, первый князь [x]у нас немцем был, так и я по крови немец. Однако пусть Господь покарает меня, если моя Родина – не Россия! – разозлился я, да…

- Павел Петрович, я никогда…

- Михаил Васильевич, как в Вас может уживаться такое? Вы женаты на немке! Ваша дочь, наполовину немка! А Вы нас немцев не терпите, а?

- Я… - ученый просто не мог вымолвить ни слова от переполнявших его чувств.

- Я прошу Вас, Михаил Васильевич, оставьте Вы Ваше пустое неприятие. Поймите, когда Вы отвергаете немцев просто за то, что они немцы, Вы можете потерять важное в науке! Простите, Бога ради, если я Вас обидел. Я не сомневаюсь в Вашей лояльности, но ваша нелюбовь к немцам противоречит вашей разумности и вредит делу науки…