Голубев Владимир - Бедный Павел часть 1 [АТ]

- Мама! Я понимаю, всё понимаю! Я не думал об этом. Прости меня, мама, я оказался глуп и наивен! Я следовал за зовом чувств своих, и не думал о последствиях! – горечь давила мне горло, слёзы жгли глаза, но заплакать было невозможно.

- Павел, сыночек! Мне тоже очень больно, но ты – наследник. Раб государства, не волен ты в чувствах и помыслах своих!

- Мама, а как же ты? Ты вольна? – Боль рвалась наружу злыми словами, переполняли их, но моя мама всё поняла.

- Нет мне покоя за грехи мои! – Екатерина заплакала. Я вспомнил, сколько боли она перенесла за свою жизнь – мне такое пока и не снилось. У меня ещё есть шанс найти своё счастье, а она уже не сможет, ибо не быть ей верною женою своего мужа, не растить деток от него.

- Я должен подумать, мама! – я уже догадывался, что я решу. Но не так сразу…

Как я буду без Анюты? Я не могу забыть её стройное нежное тело, её лучистые глаза, её шелковистые волосы, лежащие у меня на груди, её острые зубки, покусывающие меня за плечо, эти ночи полные страсти и запаха степных трав. Как?

Мне было плохо. Ну, не знал я, что делать. Или нет, не так. Я знал, но не знал как. Как я ей скажу? Как я сам буду с эти жить? Голова словно взрывалась, я положительно сходил с ума.

- Гришка! – это я Белошапке. – Поедем в Петергоф, в возке[iii]! – не хочу никого видеть сейчас. Тот быстро всё организовал, и мы поехали в мой любимый загородный дворец. Я хотел к морю, может быть, его шум успокоит мои мысли. А море было твёрдым, замёрзшим – зима была холодной.

Но, я не успел сильно огорчиться этому – только мы приехали, прискакал Потёмкин. Он заподозрил, что этот вызов неспроста и, устроив Анюту и препоручив её заботе Салтыкова, бросился за мной. Григорий уже был в Зимнем и всё узнал – слухи здесь расползаются быстро, и мой соратник пожаловал почти как Пашка тогда, когда за Маринку извинятся приходил – с огромной бутылью яицкой настойки на сорока травах.

Пили мы всю ночь. Потёмкин говорил и говорил. Оказалось, что про мой роман маме сообщил он.

- Как, я Павел Петрович, мог бы не сообщить? Другие бы точно сообщили, а что тогда я бы сказал? Почему не доложил о таком? Эх… Да и догадывался я, что ничего из этого не выйдет. Фролка-то, дядька твоей Анютки, ещё планы строил, что мол будет вроде Разумовского – я ему в морду дал… Эх, Павел Петрович, как же сладка и грустна первая любовь…

А я молчал, молчал всю дорогу, пил и молчал. Пьянел, и меня потихоньку отпускало. И когда взошло солнце, я пустился в пляс, в жуткий казачий танец, выкрикивая какие-то слова. Никогда не умел танцевать в прошлой жизни, в этой-то меня, конечно, учили, но сейчас я именно плясал что-то невообразимое.

Я проснулся в тёплом павильоне [iv]на берегу моря. Днём был шторм, и море вскрылось, оно клокотало бело-серое с резким запахом водорослей, но мне это было надо. Именно это. Я сидел на берегу, прикрыв глаза, и слушал, и вдыхал его, мучась головной болью.

Почувствовал, что кто-то сел рядом, открыл глаза – Потёмкин, лицо чёрно-серое, тоже ему нехорошо. Он протянул мне здоровенный кувшин – холодное хорошее пиво. Опять сидели, пили пиво, слушали море.

А днём приехала тётушка Анна Карловна. Сразу как вошла, ударилась в слёзы:

- Простите меня, Ваше Императорское Высочество! Простите!

- Тётушка, признаться, я не ожидал…

- Нет, Ваше Высочество, позвольте объясниться!

- Хорошо, тётушка!

- Ваше Высочество, я сказала Императрице эти слова, только из любви к Вам!

- Из любви? – я был уже почти спокоен, но тут злость опять прихлынула к голове, — Тётушка, Вы пытались сломать мне жизнь! Вы, которой я доверял!

- Павел, прости, но так было надо!

- Кому надо? Кто мне говорит о таком, Вы – Скавронская!

- Да, я Скавронская! Моя тётя была далеко не примерного поведения и низкого происхождения и именно ей я должна быть благодарная своим положением! Я знаю это! – она опять заплакала, — Мне всю жизнь об этом напоминают! Но я не об этом! Те времена миновали, Павел, миновали! Если Вы продолжите свою связь, то Вас осудит общество! Не просто осудит, а будет настроено резко против Вас!

Если Петру I было возможно жениться на простолюдинке, то уже Елизавета не имела возможности объявить о Разумовском, хотя и смогла его возвысить. А Екатерина уже не пыталась выйти замуж даже за дворянина. Поверьте, слухи о Вашей связи уже вызвали резонанс, подрывающий положение Вашей матери! И семья моя была среди тех, кто такие слухи и намерения всецело поддерживал! – глухо закончила она.

- Выходит, тётушка, Вы пошли прямо против планов своей семьи? – я хотел расставить все точки над i.

- Да! Я не хочу больше допускать ошибку, не поддержав Вас сразу!

- А почему так, тётушка? Почему Вы пошли к маме, а не ко мне – рассказать о таких проблемах в моей личной жизни? В моей, тётя?

- Она сильнее, чем ты сейчас, Павел! Ты влюблён!

- Да тётя, Вы правы… — я действительно не смог бы сейчас без давления матери даже подумать о прекращении отношений с Анюткой. Я – юноша, и даже разуму зрелого человека не взять бешеные чувства подростка под контроль.

Я простил тётю, конечно. Мы долго разговаривали, гуляли по парку, потом отобедали. Я узнал историю женщины, которую всегда тыкали её низким происхождением, а ещё и тётей – Елизаветой Петровной, беззаконно ставшей Императрицей[v]. Она вышла замуж далеко не по любви, ей нашли супруга, нуждавшегося сначала в деньгах, потом в связях, потом и всегда опять в деньгах.

Только единственная дочь была её отрадой, вот ради неё она и старалась жить. Мне стало жаль её, глубоко несчастную женщину, обижаемую обществом, живущую с нелюбимым супругом, которого она презирала.

А вечером нагрянул Алексей Григорьевич. Уже немолодой, но ещё очень решительный, судя по бутыли, которую он притащил с собой. Голова моя сразу заболела! Снова пить?

- Да Вы только попробуйте, Павел Петрович! – с хитрым выражением лица заныл один из самых моих близких людей в этом мире, — Глоточек извольте! – я со смехом пригубил. Это был нектар. Сладкий, нежный нектар из божественного источника.

- Это, Павел, у меня на хуторе делают. Специальная Разумовская наливочка!

- А из чего? Вот чувствую ягоды, мята есть…

- Не угадаешь, Павлуша! Никогда! Секрет это! Там и ягод, и трав, и ещё кой-чего так намешано! Зато от похмелья – лучшее лекарство, да и так ничего! – смеялся старый казак. – Ты подливай, не стесняйся.

Так Разумовский балагурил, пока мы эту наливочку не приговорили. Напился я крепко, только вот настроение уже было другим. Чёрная тоска и самоедство сменились своей более светлой сестрой и сожалением. А Алексей Григорьевич рассказывал мне, про свою жизнь, как молодой казачок-певун приглянулся дочке Петра Великого. Незаконной дочке! И их отношения проблемой тогда не были. Так – отродье, прав на престол не имеющая, с казачком спелась.