Голубев Владимир - Бедный Павел часть 1 [АТ]

Первый шаг, к победе в войне и получению популярности в армии, я уже сделал. Теперь надо выверить второй, ибо мы шли по лезвию, и малейшая ошибка привела бы к гибели и нас с мамой и России. Но ведь и обсуждать с кем-то, кроме мамы, наши цели пока было слишком опрометчиво – малейшая огласка связала бы нам руки накрепко. Так что приходилось недоговаривать. Тот же Маврокордат пока был уверен, что наша задача максимально быстро завершить войну, получив именно то, о чём мы мечтали.

К решению этой задачи я подключил всех, кого имело смысл, и Панина, и Разумовского, и Алексея Орлова и даже дядюшку Фрица. Старый ли по-прежнему хотел играть первую скрипку в Европе, и я ему всячески потакал, делая вид, что я его верный ученик и полностью нахожусь под его влиянием. Но главную роль во всём этом всё-таки играл Константин Маврокордат. У него имелись обширнейшие связи при дворе турецкого султана и очень информированные и влиятельные конфиденты во Франции и Австрии.

Он волновался за военный успех Румянцева, но я был уверен в ворчливом фельдмаршале и он меня не подвёл. Рущук сдался без сопротивления – турки потеряли волю к победе, русская армия рвалась вперёд без остановки, и авангард нашей армии с ходу захватил перевалы – Константинополь лежал перед нами. Правда наступала зима, и перевалы закрывались, так что наступление могло начаться только по весне, но такая угроза столице была для Османской империи впервые.

Турция стояла на краю гибели – не было места в империи, где бы ни разгорались бунты, русская армия стояла возле Стамбула, и не факт, что по весне султан сможет вставить против неё хоть какие-нибудь войска. Вопрос мира для Турции стал настолько важным, что уже ни французские субсидии, ни обещания Австрии надавить на Россию не принимались во внимание, и в декабре в Варну прибыл новый визирь Мухсинзаде Мехмед-паша.

С собой он привёз, в качестве жеста доброй воли, освобождённого Обрескова. Это было очевидным и непременным нашим условием проведения переговоров. Туда же, уже с нашей стороны, спешил Панин, как главный дипломат империи, мечтающий тоже украсить себя лаврами победителя, и Алексей Орлов, которого пригласил лично я.

Орлов прибыл всего на два дня позже турецкой делегации, причём посуху через Балканы, наглядно демонстрируя туркам, что они уже не контролируют свои территории. Маврокордата я турецкой делегации официально не показывал.

Мехмед-паша был грустен до чрезвычайности – он прекрасно понимал, что какого бы результата он ни достиг на переговорах, его всё равно казнят. Османам нужен был мир, как кровь из носу мир. Наскрести войска по всей империи для обороны Константинополя они ещё могли, но тогда бы они теряли почти все провинции. Не собрать войска, подавлять волнения – риск того, что по весне наша армия будет прямо в Стамбуле, был бы чудовищен.

А мир, даже на самых щадящих, но наших условиях не примут в Турции. Мы не откажемся от Причерноморья и Крыма, а это для мулл и янычарской верхушки просто невозможно. Так что, либо его казнят за мир, либо за отсутствие мира.

Наша делегация всей толпой давила на турок, требуя невозможного – Крым, Княжества, Болгарию, Большой Кавказский хребет, Архипелаг, признания за Россией статуса империи, свободы вероисповедания на всей территории Турции, полной независимости Грузии, автономии для славян и греков, разрешения беспошлинной торговли по всей Османской империи и контрибуции в сто миллионов рублей. Что-то вроде Vae victis[ii]!

Давление шикарно обеспечивали военные – Румянцев, Вейсман и Орлов, заявляя, что и наличных сил на перевалах достаточно для атаки на Стамбул. Панин изображал сторонника мира, а Обресков пытался выступать арбитром. Я же формально в переговорах не участвовал – не по рангу мне говорить с министром. Главное, было убедить турок в нашей силе и возможности быстро покорить всю Турцию.

Важно было также не дать им понять, что затягивания переговоров нам было никак нельзя допустить – набегут австрийцы, французы и даже пруссаки. Им всем такое усиление России было сильно не по нраву. Да, я старался убедить дядюшку Фрица, что ослабление Турции с одновременным усилением России, также ослабит и Австрию – его давнего соперника. Но он не хотел однозначно принимать нашу сторону, справедливо считая, что мы можем слишком много проглотить, а главное – переварить, и вот тогда с нами точно каши не сваришь. Он активно намекал на Западную Польшу, как способ сделать его более покладистым, и я не отказывал ему явно и намекал на возможность всё это осуществить, но только если именно я стану принимать решения, но вот матушка…

Панину я тоже активно дурил голову, показывая себя его преданным сторонником, не имеющим собственного мнения. Но Константин Маврокордат – моё секретное оружие – развил бурнейшую деятельность за спиной нашей делегации. Он смог найти слабые звенья в делегации турок и путём взяток – пригодилась казна, захваченная в Варне, убедить их в необходимости пойти нам на некоторые уступки. Те границы, которые мы с Румянцевым и Вейсманом неформально для себя установили, стали для турок чуть ли не последней линией обороны, за которую они не хотели отступать.

С разрешением нашим купцам вести торговлю наравне с французами турки уже почти смирились, да и с нашим флотом на Чёрном море они готовы были пойти на компромисс, только ограничив нас в количестве кораблей. В вопросах прав христиан мы решили уступить – для турок это было важно, а мне удалось аккуратно убедить наших переговорщиков, что для нас это сейчас не так актуально.

Так что переговоры шли к заключению мира на формально турецких, а реально наших условиях. Единственным камнем преткновения оставалась контрибуция – сто миллионов рублей были явно не подъёмны для турок, так что, мы пока торговались.

После очередного дня переговоров все русские переговорщики традиционно собирались у меня в доме, на подведение итогов и определение позиций на следующий переговорный день. К этому времени от Маврокордата я уже получил информацию о турецких решениях и задумках. А также я уже с ним и Машей хорошо подготовился к тому, как эту информацию правильно пода́ть и убедить своих собеседников выполнить установки, которые я им навязывал.

Мария вообще оказалась даже более умна, чем я себе представлял – отлично инстинктивно понимая психологию, она помогала мне предсказать реакцию собеседников на мои слова и поведение, и вместе со мной репетировала правильные выражения лица и слова, которые я использовал на этих встречах.

Вся сложность была в том, что если Вейсман и Орлов, безусловно, были моими друзьями и готовы были принять моё мнение, а Обресков и Румянцев – люди рациональные и убеждаемые, но вот Панин… Он был, конечно, очень образован и умён, но уж очень заносчив и уверен в собственной хитрости и харизме – с ним было очень сложно.