Олег Воля - Русский бунт. Шапка Мономаха

С этими словами посол еще раз поклонился. Я подхватил этот выспренный тон.

— Я рад приветствовать достойнейшего из сынов великой Персии и в его лице мудрейшего из мудрых правителя Керим-хана. Нет ни малейших причин, дабы мир и благополучие между нашими странами были нарушены. И господь свидетель моим словам. А те же испытания, кои выпали на вашу долю в Астрахани по вине разбойников, посмевших прикрываться моим именем, неизбежное зло, существующее в мире только для того, чтобы, повергая его, подчеркивать торжество добра и мудрости Господа. Да будет Он мне свидетелем, что виновные будут найдены и наказаны. А потери вашего посольства будут возмещены мной лично.

Посол вскинул руки и воскликнул:

— Все, что происходит или не происходит в этом мире, по воле Аллаха, который не имеет недостатков. И упомянутые неприятности столь незначительные, что не достойны занимать время и внимание великого государя.

— Воистину вашими устами говорит мудрость. И все, что происходило с вами и со мной на нашем жизненном пути, служило только нашему благу. Как сказал ваш величайший поэт Омар Хайям:

«Кто битым жизнью был, тот большего добьется.

Пуд соли съевший выше ценит мед.

Кто слезы лил, тот искренней смеется.

Кто умирал, тот знает, что живет…»

Вот таким макаром мы и расшаркивались друг перед другом еще с полчаса. Экивоками и намеками прощупывая позиции. Потом любопытство посла взяло верх, и посол перевел разговор на воздушный шар, который все это время покачивался над нашими головами.

Я не стал кормить собеседника небылицами, как кое-кто советовал, и честно рассказал, на каких принципах он летает. Поведал и об эпизодах его боевого применения. Под мой рассказ Васька сбросил на толпу весь запас листовок, отпечатанных Новиковым. Я опасался, как бы не люди не устроили давку, но вроде накрытие площади было большим и не образовалось явного центра. А стало быть, и давки тоже не образовалось.

Когда шар приземлили, я предложил послу взлететь лично. Тот заколебался, не зная, как бы так отказаться, чтобы не выглядеть при этом трусом. Но я сделал убийственный ход:

— Вот и вдова моего покойного сына подтвердит, что полет совершенно безопасен. Не так ли? Она незадолго до вас поднималась в небо.

Августа изобразила реверанс и промурлыкала:

— Совершенно верно, ваше величество.

Тут уж путей отступления у посла не осталось, и он, кряхтя, полез в корзину к улыбающемуся Ваське. Ничего, ничего! Личные впечатления — штука важная. И впоследствии в своей Персии он будет мне еще благодарен, пользуясь повышенным вниманием тамошнего правителя.

Зашипел мега-примус, пламя удлинилось и шар поплыл в небо. Где-то на уровне куполов собора Василия Блаженного с небес донесся восторженный крик «Аллаху Акбар!».

«Эк вштырило! — улыбнулся я про себя. — Ну что же. Вот теперь можно будет поговорить и о торговых вопросах, и о союзе против Турции, а также об Апшеронском полуострове. Пора его закрепить за Россией на вечные времена».

Глава 7

В Егупьевском кружале, что издавна стоял на Мясницкой, по дневному времени было малолюдно. Заведение было чистое, а потому забулдыг, потерявших ход времени, тут обычно не бывало. А чистая публика в эти неспокойные времена старалась без нужды по городу не расхаживать. Но некоторых все-таки гнали на улицу неотложная необходимость или любопытство.

Сидевший у окна Василий Иванович Баженов относился одновременно к обоим категориям. Еще вчера он получил письменное предписание явиться после полудня в Кремлевский дворец. А любопытство его подогревалось указанной в послании целью визита. Намечалось большое градостроительное совещание.

«У самозванца! Градостроительное! С чего бы?» — размышлял он.

Баженов сидел, ожидая подхода своих коллег — Федора Каржавина и Матвея Казакова. Оба на протяжении шести лет были его помощниками в работе «Экспедиции кремлёвского строения». И с обоими у него сложились прекрасные дружеские отношения.

В этом кабаке они собирались традиционно. Он был рядом с домом самого Баженова и примерно на полпути от домов Казакова и Каржавина. Здесь они праздновали, когда было что отпраздновать, и скорбели, когда господу было угодно призвать к себе кого-то из родных или сослуживцев. Порой тут же решали и производственные вопросы, говорили с подрядчиками и угощались за их счет, само собой.

Василий Иванович смотрел на суету за раскрытым окном, где ещё с пасхальных праздников на пустыре стояли столбы от разнообразных качелей. Круговые качели, самые сложные и дорогие, владелец кабака Агафон Андреев, конечно, разобрал до следующих праздников. Но остальные оставлены на произвол москвичей.

Не отягощенные тяжелыми думами отроки веселились, подлетая в небо на скакухах, причем девицы при этом забавно удерживали свои юбки, дабы их не задрало до головы набегающим потоком воздуха. Иные крутились на бегунках — вращаясь вокруг столба на длинных веревках. Крестовина на вершине издавала противный скрип, но молодежи это никак не мешало веселиться.

Баженов тяжело вздохнул, припоминая свое ушедшее навсегда беззаботное детство в семье дьячка из домовой церкви Теремного дворца. Они не шиковали, но и никогда не бедовали. А у отца нашлись и возможности, и желание дать детям образование. Особенно старшенькому.

Архитектурная школа Ухтомского, Академия Художеств, а потом пансионерство в Париже, Риме, Флоренции! Вернулся он в Москву, полный грандиозных замыслов и вооруженный самой современной теорией и практикой архитектуры. Его проект переустройства средневекового Кремля в грандиозный «Форум Великой Империи» был одобрен государыней и начал реализовываться. Завершись он, имя его навсегда вошло бы в анналы архитектуры. Но увы. Финансирование изначально было недостаточным, а позже, с началом войны с османами, прекратилось вовсе. И вот уже больше года он не у дел. Жалование, конечно, платят, но возможностей для творческой самореализации не было никакой.

Хлопнула дверь и в трактир вошли двое. Ожидаемый коллега Матвей Казаков вошёл вместе с восемнадцатилетним Ваней Еготовым, лучшим учеником Архитектурной школы при «Комиссии о каменном строении Санкт-Петербурга и Москвы».

Во время обмена приветствиями Баженов заметил задумчивое состояние молодого человека.

— Что ты такой кислый, Ваня? — спросил он. — Случилось что?

Тот вздохнул и кивнул головой.

— Меня в армию забирают. Вчера на дом приходили. Зачитали указ и заставили расписаться в журнале. Так что завтра я должен явиться в кригс-комиссариат.

Иван тяжело вздохнул и опустил голову.

— Вань, ты ему бумажку покажи, — подтолкнул юношу Казаков.

Тот вытащил из-за пазухи желтоватый листок бумаги и протянул Баженову.