Борис Конофальский - Башмаки на флагах. Том третий. Графиня фон Мален

— Ох, что это? — остолбенела Ута. Она даже осмелилась схватить госпожу за плечо. — Госпожа моя, что это?

Но люди, сновавшие по лагерю, этого звука совсем не испугались, даже лошади вели себя смирно. Агнес скинула руку служанки с плеча и сказала:

— Успокойся, корова ты глупая.

У шатра хмурые охранники, но ее пропускают безропотно. Она садится на край кровати, еле жива от усталости, Ута стягивает с нее башмачки, чулки, замызганное платье.

— Ох, все попорчено, — говорит служанка, — попробую мыть мылом, дома, может, пятна сойдут.

Агнес знает, что не сойдут. Платье испорчено навек. Но разговаривать с глупой у нее нет сил.

— Я вам сейчас еду принесу. Зельда должна была что-нибудь сделать.

Она уходит, а девушка залазит на постель повыше. Перед нею ларец со стеклом. Сил нет ни на что, но на это у нее силы находятся.

Шар нежно желтый, лежит в ларце на красном бархате. Это очень красиво. Он так и манит, так и кричит: возьми меня в руки.

Она вздрогнула, когда открыла глаза. Перепугалась. Лампа в шатре всего одна горела, а через верхний проем света много внутрь не проникало. Как не перепугаться, когда в полумраке над тобой стоит огромный черный человек. Лица его почти не видно. Оно серое. Вот спросонья девушке присматриваться пришлось, чтобы понять, чтобы разглядеть его, а когда поняла, что это господин, так не сильно и успокоилась. А он берет ее за горло и одним движением, словно котенка, с постели девушку поднимает и держит так, что она пальцами ног едва ковра касается. И спрашивает у нее:

— Кажется, ты мне говорила, что с этой войны я приеду с серебром и славой? Ты?

И в голосе его такая злость слышится, что у нее мороз по коже. Злость холодная, ледяная. Смертью пахнущая. Она хочет ответить, сейчас с ним нужно заговорить, чтобы все объяснить. Она и рада бы, да как тут слово произнести, если тебя за горло держат крепче, чем веревка висельника. Девушка только руками в его руку вцепилась, чтобы хоть чуть легче было, да глаза на него таращила. А главное, понимала, что реши он ее прямо здесь задушить или шею сломать, то никто его не остановит, ничего ей не поможет, даже все ее силы, перед которыми все иные сразу склоняются. А он тут ее и отпустил.

Отошел от нее, взял кувшин с вином с сервированного к обеду стола с остывшими кушаньями и стал пить прямо из кувшина. Агнес вскочила, нашла свою рубаху, надела ее быстро.

— Ну, что скажешь? — холодно спросил у нее господин, отрываясь от кувшина.

Он ждал, что она ему про обещания свои что-то ответит, но Агнес была умной девушкой и знала, что говорить:

— Нашла я ведьму, — сразу сказал она. — Ту, что на вас насылала мороки.

— Тридцать моих людей остались на том берегу, — говорил кавалер, устало садясь на раскладной стул. — Я не мог вынести их тела оттуда, так как мне нужно было все время переправлять через брод в лагерь раненых. До мертвых у меня руки не доходили. Мне разбили забрало на шлеме, я потерял перчатку, — он показал девушке, как доказательство, латную перчатку, правую, — у Рохи за день разорвало два мушкета, еще два пошли трещинами. Пороха у меня осталось на еще один такой бой… — он помолчал. — Но ты нашла ведьму, что насылала на меня мороки. Что ж, день, можно сказать, был неплох.

— Господин, — начала она…

Но он остановил ее жестом. Прислушался. За пределами шатра говорили. Он тяжело встал, пошел к выходу, хромая больше, чем прежде. Там его ждал вестовой:

— Господин полковник, господин генерал отъезжает в Бад-Тельц к маршалу, просит всех командиров полков быть к нему немедля.

Волков угрюмо смотрел на вестового, ему очень хотелось сказать ему: передай генералу, чтобы катился к черту. Но вместо этого он произнес:

— Скажи генералу, что у меня сейчас лекарь. Как мне полегчает, так я приду.

Волков ни слышать его не хотел, ни видеть. Кавалер дважды за день посылал к нему людей, прося у него ландскнехтов, дважды ему казалось, что если сейчас придут ему в помощь шесть сотен свежих людей, то он отодвинет мужиков от берега и даст возможность кавалерии выйти в поле и развернуться. Но фон Беренштайн дважды ему отказывал, дескать, ландскнехты — его последний резерв. Люди Волкова смотрели на него вопрошающе: где помощь? Они тоже понимали, видели, что хамы на пределе, что еще чуть-чуть, и их можно будет дожать, но генералу на той стороне реки было виднее.

— Так и передам, — обещал вестовой и ушел.

А Волков вернулся в шатер. Агнес, при помощи Уты, уже надела чистое платье. Кое-как пригладила волосы. А он снова уселся в свое кресло и спросил у нее:

— Так, значит, ты нашла ту ведьму, что морочила меня и моих людей?

— Да, мой господин, — отвечала девушка, — а еще она знала о каждом вашем шаге и мужу своему железнорукому о том все говорила, а теперь она ничего знать не будет. Ничего.

Тут пришел денщик Гюнтер, принес таз с водой и полотенце, чтобы господин мог хоть руки помыть. А тот ему с раздражением и говорит:

— Где мой оруженосец, кто снимет с меня доспех?

— Сейчас я его отыщу, — обещал Гюнтер и быстро вышел.

А Волков берет мыло, начинает мыть руки в тазу, умываться, а сам спрашивает у девушки:

— Значит, она раньше знала о каждом моем шаге, а теперь знать не будет? И почему же ты так думаешь?

Она могла бы открыть ларец, что стоит у кровати, и показать свой трофей, но зачем ему знать о том, что у нее теперь тоже есть стекло? Нет, ему о том знать не надобно.

— Я не думаю, я знаю, — твердо отвечала Агнес. — А еще я знаю, что Железнорукого сейчас тут нет, уехал он. Уехал он своего сына искать.

Волков даже умываться перестал. Уставился на нее, но ничего не произносил, просто смотрел, и Агнес продолжала:

— Уехал он, вам говорю. А без него людишки его не опаснее баранов.

Волков и теперь молчал.

— Времени не теряйте, — дальше говорит она, — берите своих людей и идите на тот берег. Там…

— Дура! — орет господин, прерывая ее. — Молчи! Что ты себе напридумывала, куриными своими мозгами? «Берите своих людей…» Они тебе что? Хворост? Уже лучше полковника знаешь, что нужно делать, советы свои бабьи даешь! «Берите людей…», — он чуть успокоился. — Как мне их взять, они на ногах еле от усталости стоят, они сегодня потеряли многих своих товарищей. Они озлоблены. И злятся на меня, потому как злиться больше им не на кого.

Он стал вытирать лицо и руки, думая, что разговор сей закончен, но девушка так не считала, мало того, говорить она стала с ним без почтения, словно с равным, говорить, выговаривая каждое слово, как сквозь зубы.

— Коли послушаете меня, так вернетесь в Ланн с серебром и со славою. Нет сейчас при мужиках их господина. Уехал он сына своего искать, что я у него забрала и спрятала. Я-то в стекле видела, что рыщет он по полям в поисках. А завтра, может, он уже и вернется. И пока его нет, идите на людей его, побегут они, побегут, так как без него и его ведьмы никчемны.