Сергей Васильев - Император из стали [оптим. картинки]

– Мы задохнемся в дилетантских предложениях! – вскричал Ермолов, – один дурак насочиняет столько, что и сотня умных не разберет.

– Понимаю ваши опасения, Алексей Сергеевич. Вы не совсем внимательно слушали мой самодельный лозунг, который заканчивается словами «предлагаешь – делай, сделал – отвечай», где слово – «отвечай» – самое непопулярное среди любых прожектёров. Но без него нам – смерть. Отвечать за дело рук своих должны все. Чем серьезнее предложение, чем больше оно влияет на других людей и страну в целом, тем строже должна быть ответственность за конечный результат. И нести её обязан автор… Впрочем, не только он..

– А кто ещё, – недоуменно вздёрнул брови Толстой.

– Все, кто его поддержал. Вот я лично, поддерживая вас, Лев Николаевич, одобряя вашу инициативу, разделяю всю полноту ответственности за результат и прекрасно понимаю, что в случае неудачи все булыжники с мостовых полетят в меня. Ответственность – естественная плата за желание менять жизнь других людей. Униженные и оскорбленные реформаторами имеют право потребовать сатисфакции от виновника изменений. И поверьте, потерпевшие найдут способ это сделать, даже если им запретить об этом думать и говорить … Вообще, если запрещать людям говорить, они начинают сговариваться…

Толстой кашлянул и покачал головой.

– Боюсь, Ваше Величество, – вернулся он к официальному титулованию, – если за все прожекты требовать сатисфакции, желающих что-то предлагать не останется вовсе…

– А может просто до реализации доберутся действительно жизненно-необходимые, за которые не жалко и голову сложить? – возразил император.

– Но такого нет нигде в цивилизованном мире, – развел руками Толстой.

– Так может это потому, что он не совсем цивилизованный? – усмехнулся император.

Присутствующие замолчали. Отрицать, что Англия и Франция являются образцом цивилизованности, считалось в обществе начала ХХ века полной нелепицей и надругательством над здравым смыслом.

– Николай Александрович, – решил сменить тему Толстой. – Мне для работы над столь революционной реформой религиозной жизни, о которой вы рассказали, крайне нужны помощники…

– Из магометан попробуйте пригласить земского начальника Белебеевского уезда Салимгерея Жантурина, {9} – живо откликнулся император. – Что же насчет католиков… – император сделал паузу, как будто взвешивал все «за» и «против», – в Седлецкой тюрьме находится очень любопытный заключенный – некий дворянин Феликс Дзержинский . Он практически идеально подходит для такой революционной работы, к тому же еще в юности мечтал о карьере ксёндза. Попробуйте с ним договориться – я дам распоряжение о его освобождении под Ваше поручительство.

Маша плотно закрыла дверь каюты, прислушалась к шагам в коридоре и сбросила опостылевшие узкие туфли. Пройдя на цыпочках к иллюминатору, посмотрела на хмурые волны, катящиеся вслед за судном, залезла в мягкое кожаное кресло вместе с ногами и беззвучно разрыдалась. Задание графа Канкрина, казавшееся в Марселе простым и даже привлекательным, уже на корабле, следующем в Лондон, обратилось своей полной противоположностью.

Привлечь внимание квартета, а особенно надутого вульгарного американца, было совсем не сложно. В это время года в салоне первого класса было немного пассажиров и Маша, с её африканско-цейлонским загаром и точёной фигуркой, облаченной в роскошное платье, пошитое в Марселе по настоятельному требованию графа, выделялась среди бледных, похожих на моль, француженок и англичанок, как аппетитный пирожок среди пожухлых капустных листьев.

Познакомиться, пообщаться, благосклонно принять предложение пообедать в веселой непринужденной компании – всё это вполне вписывалось в стандартный набор штатных дорожных приключений, пока дело не дошло до самого поручения, подразумевающего более-менее длительное совместное пребывание и общие интересы, которые Маша не могла никак нащупать. Но больше всего осложняло задание внезапное и очень настойчивое ухаживание мистера Гувера, от которого девушку откровенно тошнило.

С первого взгляда Герберт казался самовлюблённым ослом. Со второго – впечатление усиливалось. «Кто убедил этого деревенского бульдога, что он неотразим?» – думала Маша, слушая его скабрезные шутки и ловя бесцеремонные взгляды американца на своём декольте. А когда вечером, после традиционного коньяка, расслабившись, он закинул ноги на журнальный столик, Маша почувствовала, что тихо возненавидела Гувера, его якобы элитный университет Стэнфорд, Америку и само задание, к выполнению которого она за два дня не приблизилась ни на йоту. «Как? – мучительно думала Маша, автоматически отодвигаясь от американца, норовившего подсесть поближе, чтобы очаровать рассказами про Соединенные Штаты, – как мне подойти к вопросу об их планах, круге общения и связях? Просто так спросить в лоб?»

– А знаете Мари, каков тираж газет только одного Нью-Йорка? – задал Гувер вопрос вкрадчивым голосом, каким в салонах обычно спрашивают, нравятся ли даме стихи Тютчева.

– Я не знакома так хорошо с прессой Нового Света, – учтиво отвечала Маша, убирая руку нахала, вроде как случайно упавшую ей на колено. – Но почему-то мне кажется, что сегодня самые большие тиражи у глупости, – отвечала она, стараясь поддержать разговор. – Это правда, Герберт, что фраза «человек человеку волк» из комедии Плавта «Ослы» является для американской деловой среды естественной и не безобразной?

– Человек человеку – кто угодно, – усмехался в ответ Гувер, – в зависимости от обстоятельств. В этом заключается главная прелесть гибкости человеческой натуры.

Вот за такими разговорами и таким времяпровождением прошло два вечера. Ничего. Ни единой зацепки… А завтра они прибывают в Лондон и всё… Маша с позором может возвращаться обратно. Как стыдно!..

Совсем другие настроения царили в сигарном салоне, где собрались Герберт, Беатрис, Джеймс и Джон Лесли Уркварт…

– Никакая она не суфражистка, – уверенно заявила Беатрис, – просто восторженная курсистка, подверженная модным увлечениям. Сейчас в России среди студентов бушуют антиправительственные страсти, вот молодые люди и воображают себя санкюлотами.

– Но что означает её флирт? – окутался клубами дыма дотошный Гувер.

– Герберт! Ты невыносим! Флирт – это когда женщина не знает, чего хочет, но всеми средствами добивается этого, – добродушно засмеялся изощренный в амурных делах Уркварт. – Но тут другая проблема! Она же говорила, что замужем! На что ты рассчитываешь?

– Ах, Джон! У нас – американцев – широкая душа! Нам очень дорого свое, но бесконечно тянет к чужому…