Дмитрий Шмокин - Контрабандисты во времени

За дверью стоял не покупатель и не посланник кардинала. Демьян сначала даже отпрянул от неожиданности, до того был похож человек на Володю Спеца. Высокий, как длинный хлыст. Тонкий, острый, длинный нос, два больших передних зуба, настолько большие, что их полностью не покрывала верхняя губа. Но это не он. Человек бесцеремонно вошел и надменно обвел взглядом помещение аптеки.

– Чем могу служить? – спросил Демьян.

– Я Фредерик Кристоф ле Бертран.

Видя, что его имя совсем не произвело надлежащего воздействия на собеседника, Фредерик ле Бертран пояснил, при этом еще больше подняв свой тонкий нос кверху.

– Я глава старшего цеха аптекарей города Парижа. Сия должность была дарована моим предкам нашим Великим монархом Карлом VII Победоносным за безупречное мастерство изготовления целебных снадобий, оное мастерство взращено в нескольких поколениях моего рода. И подтверждено в ордонансах всех последующих французских королей Людовика XI Благоразумного, Карла VIII Любезного, Людовика XII Отца народа и нашего нынешнего досточтимого Франциска I.

Демьян поморщился и потер виски от нахлынувшей головной боли.

– Тебе чего надо? – спросил он главу цеха аптекарей.

В данный момент он поддержал бы желание Бруно прыснуть из перцового баллончика в наглую крысиную морду ле Бертрана но, повысив голос снова переспросил.

– Тебе чего надо, конкурирующая фирма? У меня мало времени, чтобы меряться тобой статусом.

Лицо главы цеха аптекарей приобрело насыщенный красный цвет. Он сжал тонкие губы, а на худом лице под кожей на скулах волнообразно проступили мышцы лица.

– Я смею напомнить вам месье, что являюсь главой старшего цеха аптекарей Парижа. Это один из пяти старших цехов. Моими лекарствами пользуют при дворе нашего монарха. И под моим началом объединены несколько мелких цехов: медики, цирюльники, аптекари, бакалейщики, торговцы красками, продавцы галантереи и даже кожевенники. Я один из главных консулов цехового совета. Вы открыли аптеку без дозволения нашего высокого совета и одобрения всех консулов.

Демьян с тоской посмотрел на лестницу, ведущую наверх, в комнату в которой он может отдохнуть и расслабится, а в итоге ему приходится слушать напыщенного идиота.

– И что? – Демьян продолжал общаться с ле Бертраном односложными выражениями.

– В моей власти подвергнуть вас аресту, ваше имущество перейдет в собственность цеха, а вы после суда будете, подвергнуты телесному наказанию вплоть до отсечения кисти руки или головы. В зависимости от тяжести содеянного.

«Ну, ни фига себе!», – с Демьяна сразу же слетело дремотное состояние.

Глава старшего цеха, это достаточно серьезно, они имеют даже своих констеблей, выполняющих полицейские функции и входят в городской совет с правом решающего голоса – это действительно, не самые последние люди города. Как совет пятисот серебряных поясов в Великом Новгороде, они призывали или низвергали князя и не подчинялись ничьей власти, пока Иван Грозный не перебил их всех. Но то, что ле Бертран притащился в аптеку один без констеблей и своих приятелей из высшего совета – значит тут что-то не так.

– Так что же вас все-таки, любезный месье ле Бертран, привело к нам, – дружелюбно спросил Демьян, – и кивнул в сторону бутылки вина стоящей на столе.

Тот намек понял совершенно четко, шмыгнул пунцовым носом и подсел к столу как кот, захлопнувший мышеловку. Он употребил бокал вина, нацепил на нос очки с хорошими венецианскими стеклами и стал с бесцеремонным любопытством восточного покупателя рабов, рассматривать обстановку аптеки. Алкоголь сделал свое коварное дело, и посетитель размяк, разговорился.

– Я понимаю, что вы попали под покровительство некого влиятельного лица, и всецело пользуетесь его благосклонностью, – осторожно начал старший глава цеха аптекарей, – но вы обязаны строго блюсти требования цеховых уставов, заручится поддержкой и разрешением всех мастеров нашего влиятельнейшего цеха, предоставив на их обозрение свои умения и мастерство. Я мог бы, как главный в нашем деле помочь вам, взять под свой патронаж. Тем более мои связи с королевской семьей…

«Так вот где собака зарыта», – подумал Демьян, – «этот напыщенный гусь Фредерик ле Бертран, первым приперся сюда разведать, так сказать, обстановку. Взять меня на пушку. А в случае чего, по его соображениям, поживиться секретами мастерства. Хм, а если я дам слабину, так и вообще прибрать все наше предприятие к своим рукам. Но главное, его длинный крысиный нос учуял, что вслед за кардиналом Франции мы с Бруно можем оказаться при дворе французского короля. И тогда прощай, могущество главы старшего цеха аптекарей Фредерика ле Бертрана».

Демьян подошел вплотную к Фредерику ле Бертрану. Действовать нужно жестко и быстро.

– Вот, что напыщенный дурак! Если бы ты действительно отважился утащить нас в тюрьму Шатле, против воли его преосвященства, ты бы приволок с собой цеховых констеблей и явился «на коне» в окружении своих дружков из цехового совета, таких же жадных и подлых. Но ты, крыса, пришел один, даже не поставив их в известность, в надежде забрать нашу аптеку, угрожая могуществом всего цехового совета, который не в курсе всех твоих хитростей.

Фредерик ле Бертран вскочил как ужаленный.

– Что? Что вы себе позволяете?! – заикаясь, заголосил он.

«Завтра же, нужно наведаться к его преосвященству и выпросить какую-нибудь охранную грамоту, вот от таких идиотов», – подумал Демьян.

Он за последние дни так дико устал, что у него просто не осталось сил спорить с главой цеха аптекарей, увещевать его или подстраиваться под него. Ему предстояла непростая ночь, и он хотел лишь одного: выспаться.

Демьян схватил Фредерика ле Бертрана за нос известным всем приемом под названием «сливка», сжал что есть мочи, чем добыл весьма бодрый вопль боли и обиды своего противника и так его повел к двери. Тот шел, поскуливая, не сопротивляясь, лишь потряхивал руками как самый настоящий гусь на крестьянском дворе. Демьян открыл дверь, поставил несчастного старшего главу цеха аптекарей к себе спиной и пинком вышиб его на улицу.

– Как тебе такой финал, пустой и плоский? – сказал Демьян в пространство невидимому собеседнику, захлопнул дверь и направился к лестнице, ведущей наверх.

Если бы он только знал, какого смертельного врага себе приобрел, то, пожалуй, постарался с ним все же договориться, но в тот момент силы душевные, отвечающие за нервное равновесие, его покинули и Демьян совершил опасную ошибку.

Незаметно накатил обычный средневековый парижский вечер. Хозяева домов накрепко закрывали ставни первых и вторых этажей, запирали на крепкие засовы прочные двери. За окнами пропевали свои последние вечерние серенады окрестные петухи, изредка полаивали собаки, давая понять хозяевам, что службу они несут и не зря едят свой хлеб. В пику им парижские воры тихо, не привлекая внимания, выходили на свой опасный и нелегкий промысел, а пылкие влюбленные мужчины занимали места под окнами в темных переулках, ожидая тайного знака от своих прекрасных дам, чтобы влезть в окно и предаться плотским наслаждениям. Нередко эти же влюбленные, погрузившись в сладкие грезы и потеряв бдительность, становились жертвами тех самых парижских воров, которых воспели в своих бессмертных произведениях классики французской литературы Золя, Стендаль и Гюго. И если отвага и острая рапира их все же не спасали, то утром их несчастные тела с перерезанным горлом или проткнутой грудью, с пустыми карманами или вовсе без одежды, вылавливали рыбаки из Сены. Вот так, вдохновляющая любовь и печальный исход жизни смерть – заложенная природой страсть к совокуплению с предметом обожания и страсть к наживе любым путем, даже совершая убийство, соседствовали на парижских улицах, по которым Демьян шел, озираясь со слугой своего друга книготорговца Оле Вормса. И дело его было отнюдь не любовным и не криминальным, он шел на сияющее пламя огня, излучающего Свет Великого Знания – еще одна сильнейшая страсть человечества, страсть к научным знаниям. Ради которой, гордо подняв голову, взошел на костер Джордано Бруно. Чутка не дотянул до самоотверженного подвига, но все же в последний момент невнятно пробормотал, так чтобы не услышали инквизиторы, свои не менее великие слова великий Галилей. Возможно, и Демьян хотел в некотором роде приобщиться к великим научным подвигам, но он испытывал двойственное ощущение от своего предприятия. С одной стороны ему очень не хотелось идти, ночью в анатомический театр, а с другой стороны… А с другой стороны – разве у него был другой выбор?