Олег Таругин - Морпех. Ледяной десант

«Как душа подсказывает, так и поступай, старлей, – рассудительно сообщил внезапно проснувшийся внутренний голос. – Куникову эти самые восемьсот вооруженных и успевших повоевать парней тоже лишними никак не будут. Еще как лишними не будут! А если фрицы следом попрут, так их и в районе Мысхако можно будет притормозить, встав в глухую оборону. Через сутки, что так, что эдак, начнется основная высадка, в любом случае полегче станет. Да и вообще, засунь-ка ты эмоции с прочими сомнениями сам знаешь куда! Ты – боевой офицер, а с сегодняшней ночи – так и в самом прямом смысле. Делай что должен, морпех. Ты училище в числе лучших закончил, так что думай. Анализируй. Как там в том старом фильме говорилось, помнишь? «Война – это не просто кто кого перестреляет. Война – это кто кого передумает» [10] В своих размышлениях Алексеев цитирует кинофильм «А зори здесь тихие». .

– Не отставайте, тарщ командир, уже почти пришли, – сообщил Аникеев, обернувшись к старлею.

Степан с удивлением отметил, что, занятый своими мыслями, и на самом деле сбавил шаг. Нагнав товарища, снова пошел рядом, продолжая размышлять – благо было о чем. Например, поверит ли ему Кузьмин, не сочтет ли паникером или, хуже того, фашистским агентом? Между прочим, не факт, ох, не факт…

Поскольку, если откровенно, Алексеев и сам точно не знал, как бы он поступил в подобной ситуации. Вот, допустим, высадился он со своим подразделением на берег, захватил плацдарм, потихоньку продвигается вперед. Да, потери большие, броню почти всю выбили, обещанной авиационной и артподдержки отчего-то нет, равно как и радиосвязи, с боеприпасами туговато. Но полученный ранее приказ-то никто не отменял! И тут подкатывает какой-то незнакомый боец, сообщая, что, мол, план у командования изначально был совсем другой, просто до него это изначально доводить и не собирались. При этом у оного бойца еще и документов никаких не имеется, причем от слова совсем, и штаны с ботинками неуставные. Поверил бы он сам, прислушался бы? Тоже не факт. Так что, как ни крути, одна надежда и остается – на собственную убедительность и здравомыслие комбата.

И ведь ни единого козыря у него в рукаве не припрятано: не станешь же рассказывать Кузьмину про будущие события вплоть до взятия Берлина? Тогда уж точно сумасшедшим сочтут, благо после контузии и купания в ледяной водичке этим сейчас никого особенно и не удивишь. Решат, что слетел молодой старлей с катушек, да и махнут рукой – слетел и слетел, и что с того? Когда близким разрывом накрывает, и не такое случается. Хорошо хоть, расположение вражеских частей на 5—6 февраля на карте показать сумеет без особого труда: можно будет сослаться на собственные (секретные, понятно) сведения и предложить проверить силами местной разведки. Мол, ежели ваши разведчики подтвердят стягивание к Глебовке именно этих сил, значит, я прав. Вот только… не поздно ли окажется к этому моменту что-то предпринимать? Поскольку одно дело – первым ударить навстречу ничего не подозревающему противнику, и совершенно другое – прорываться из окружения…

А затем размышлять – к великому облегчению Степана – стало некогда, поскольку они наконец дотопали до цели…

Пос. Южная Озерейка,

4 февраля 1943 года

Временный штаб десанта обосновался в относительно не пострадавшей во время штурма поселковой избе. Ну или курене, как зачастую называли дома в казачьих станицах. Окна, понятно, выбиты взрывами и наспех занавешены плащ-палатками, хоть немного защищающими от морозного ветра, входная дверь висит на одной петле. Пол усеян стеклянным крошевом и каким-то мусором, однако на стенах и потолке нет следов от пуль или осколков, а под ногами не перекатываются стреляные гильзы – значит, дом румыны не обороняли. В целом комната выглядела какой-то… покинутой, что ли – видимо, жители Озерейки успели уйти перед началом боевых действий. По крайней мере, впервые виденная морпехом беленая известью русская печь была не протоплена, хоть под стеной и лежала аккуратная стопка наколотых дров. Да и потемневшая от времени резная полочка-божница в красном углу пуста – значит, хозяева и на самом деле ушли, забрав с собой самое ценное – иконы.

Когда Степан, пригнув голову, чтобы не удариться о низкую с учетом его роста притолоку, вошел, комбат устало сидел около стола, опершись локтями и обхватив ладонями перевязанную голову. Перед ним – простая алюминиевая кружка и несколько сухарей на половинке разбитой тарелки, на краю столешницы – полевая сумка и флотская зимняя шапка поверх нее. Больше на столе ничего нет, только керосиновая лампа по центру – не переносная «летучая мышь», как в трофейном блиндаже, а самая обычная. Верхняя часть стекла – Степан, как ни напрягал память, не мог вспомнить, как оно правильно называется, ну не плафоном же? – отбита по самую колбу, поэтому выкрученный на максимум светильник сильно коптит, освещая помещение судорожным, дергающимся светом. Кроме него, в комнате находились еще трое лейтенантов, видимо, ротные или взводные командиры. Один курил у окна, сдвинув в сторону плащ-палатку, двое сидели с ароматно парящими свежезаваренным чаем кружками в руках на подтащенной поближе к столу лавке.

Замерев на пороге, морпех коротко откозырял:

– Товарищ капитан третьего ранга, старший лейтенант Алексеев. Разрешите войти?

– Уже вошел… – буркнул Кузьмин, тяжело поднимаясь на ноги и вглядываясь в его лицо. – Вольно.

Взгляд комбата скользнул по бушлату, на миг зацепился за трофейную кобуру и ножны со штык-ножом. Опустился ниже, оценивая заправленные в берцы камуфляжные брюки, хоть и изгвазданные грязью и глиной, но все еще со вполне различимым пиксельным рисунком. Лицо тронула гримаса легкого удивления:

– Я вас не знаю, товарищ старший лейтенант, ни разу не видел, а память у меня отменная. Откуда вы?

Кузьмин морпеху понравился с первого взгляда. Есть такой тип людей, единожды взглянешь – и сразу становится понятно: настоящий мужик и боец. Дополняла картину потемневшая от грязи и копоти повязка на голове – капитана 3-го ранга ранило еще во время высадки. В чуть прищуренных, покрасневших от недосыпания и дыма глазах командира 142-го отдельного батальона плескалась гремучая смесь яростной решимости и нечеловеческой усталости. Нет, должен он ему поверить, должен. Не может не поверить! Хотя, скорее всего, убедить окажется нелегко.

– Так точно, товарищ капитан, видеть меня раньше вы не могли. Разрешите доложить?

– Докладывай, – пожал плечами комбат, опускаясь обратно на массивный деревенский табурет. – И не тянись, старлей, сказал же, вольно.

– Разрешите наедине? – твердым голосом сообщил Алексеев, прекрасно осознавая, что или он вот прямо сейчас настроит будущее общение на нужный лад, или ничего, скорее всего, не получится. Но лейтенантов из комнаты необходимо любой ценой убрать. Не нужно им пока слышать то, что он собирается говорить.