Дмитрий Дашко - Оперативный простор

— Ты тоже не похож на Гаргантюа, — улыбнулась она. — Выглядишь совсем как Паташон: такой же высокий, худой и задумчивый.

— Тогда пойдём, исправим это.

Мы отправились в столовую. К моему удивлению, сестра не столько ела, сколько любовалась мною, тем, как я уплетаю кашу, сваренную на чём-то вроде технического масла или какой-то другой гадости, способной вызвать приступ дикой изжоги, как пью несладкий компот, как вытираю рот за неимением салфеток и полотенец тыльной стороной руки.

— Ты очень изменился, братишка, — вдруг проговорила она. — Возмужал, повзрослел. Ты сейчас так похож на папу.

— Извини, я его тоже не помню.

— Понимаю, — закивала она. — Это всё проклятая контузия.

Катя спохватилась:

— А эта твоя амнезия… Она не помешает тебе?

— Знаешь, у неё какой-то избирательный характер. Всё личное из памяти стёрто как грифель с аспидной доски, а вот то, что касается работы — зафиксировалось намертво. Так что не переживай, сестрёнка: на моих профессиональных качествах амнезия не сказалась.

После завтрака я оставил её у себя в комнате. Потом пришёл к Степановне, предупредил, что ко мне приехала сестра и что она какое-то время поживёт со мной.

— Я сразу поняла, что это ваша родственница, — сказала вахтёрша. — Не волнуйтесь, никто вашу сестрицу не побеспокоит.

— Спасибо, Степановна! — Я чмокнул пожилую женщину в щёчку, и та просто расцвела от удовольствия.

Дальше мне предстоял визит к Смушко, но сначала полагалось доложиться непосредственному начальнику.

Выслушав меня, он кивнул:

— Пиши заявление, я согласую. Если Борисыч заупрямится — хотя это вряд ли, скажешь мне, я его уломаю. Удачи, Быстров!

Начальник губрозыска сидел в кабинете и говорил по телефону. Увидев меня, он кивнул и показал взглядом, чтобы я присаживался, подождал, пока он не закончит беседу.

Я не слышал. О чём говорит невидимый собеседник Смушко, но с каждой фразой лицо начальника мрачнело всё сильнее и сильнее. Кажется, ему сообщали плохие вести.

Закончив, он положил трубку и повернулся ко мне.

— Здравствуй, Быстров!

— Здравствуйте, товарищ Смушко.

Я положил своё заявление перед ним.

— Это что такое? — с подозрением спросил он.

— Заявление на отпуск по ранению.

— Какому ранению?

— Этому, — я осторожно опустил ладонь на повязку.

— Ты же сам отказался от госпиталя! — удивился Смушко.

— Товарищ начальник губрозыска, скажу честно: ранение — это всего лишь повод. У моей сестры большие неприятности в Петрограде, по обвинению в убийстве арестован её муж. Хочу попросить у вас две недельки, чтобы съездить и во всём разобраться.

— Значит, так просто — съездить в другой город и разобраться? — хмыкнул Смушко.

— Ну да, — повёл плечом я. — Кроме сестры, у меня больше не осталось родных. Кто ей поможет, если не я?

Смушко приподнялся, с грохотом отодвигая стул. Подошёл к окну, зачем-то посмотрел в него, а потом принялся ходить по кабинету, заложив руки за спину.

— Отпуск, говоришь? — спросил он, остановившись.

— Так точно: отпуск по ранению, две недели, — подтвердил он.

— Три! — вдруг сказал он.

— Что — три? — не сообразил я.

— Три недели! — объявил Смушко. — И чтобы все эти три недели тебя не было в городе.

— Это как прикажете понимать, товарищ Смушко? — обалдело спросил я, не ожидая такой щедрости от начальства.

Если честно, я и на две недели особенно не рассчитывал, учитывая тот объём работы, который свалился на губрозыск за последние дни.

— Понимай, как сказано: сегодня же чтобы купил билет и ноги твоей в городе все эти три недели не было! — прорычал начальник.

Я слегка оцепенел от услышанного. Ну не укладывались никак эти слова в ту картину разговора, которую я мысленно прокручивал в голове, когда шёл сюда. Ждал чего угодно, но только не этого!

— Товарищ начальник, — встал я. — Если вы полагаете, что я веду себя как последняя сволочь и предатель, которая бросает своих товарищей в трудную минуту, то это не так! Вы прекрасно знаете, что я готов дневать и ночевать на службе, что я всегда с душой радею за дело!

— Дурак ты, Быстров! — резко оборвал меня Смушко. — Вернее, дважды дурак! Как ты мог такое подумать о нас, твоих товарищах!

— Виноват, — смутился я. — Только объясните, что происходит. Вы ведь не случайно хотите, чтобы я уехал из города.

— Именно, что неслучайно! — сказал Смушко. — И это будет самый лучший выход для тебя, Быстров.

— Я что-то натворил? — насупился я и стал лихорадочно вспоминать список собственных грехов.

Если быть точным, то только те вещи, которые произошли на моей памяти.

Вроде ничего криминального не натворил. Конечно, даже к столбу докопаться можно, а уж тем более к оперу, однако чего-то стоящего на меня вряд бы нарыли, где мог — я обставился.

Понятно, что у нас такая профессия — чаще пистон вставляют, чем награждают. Это было и в моём времени, уверен, что и на заре советской власти ничуть не лучше.

Тогда что?

Кто знает, может настоящий Георгий Быстров успел как-то накуролесить, а мне предстояло расхлёбывать последствия? Но я-то о них был ни сном ни духом!

И это самое хреновое в моём положении.

— Не мучайся, Быстров! — произнёс Смушко. — Вижу, что весь озадаченный, даже взгляд какой-то стеклянный стал. Ты, как раз наоборот — молодчина! Действуешь как положено. Жаль, не все у меня такие, — вздохнул он. — И потому, что ты хороший работник, у тебя большие проблемы. Есть человек, который хочет твоей крови. К несчастью, это не рядовой обыватель или мелкий бандит. Я хочу вывести тебя из-под удара, Быстров!

Я присвистнул:

— Что, всё настолько серьёзно?

— Более чем, — подтвердил Смушко.

— Можете поделиться раскладом, чтобы я понял — откуда ветер дует?

— А ты не догадался? — удивился Смушко.

— Догадываться — одно, знать — другое.

— Вчера Симкин попросил в камеру бумагу и чернила, сказал, что напишет признательное письмо.

— И что — обманул? — нахмурился я.

— Нет, не обманул. Накатал текста на рулон обоев. Вот только все грехи взял на себя, о товарище Кравченко ни слова плохого. Дескать, скрытно действовал за спиной начальника, постоянно боялся разоблачения и всё такое.

— Другими словами: Кравченко у нас теперь розовый и пушистый?

Смушко вряд ли мог знать эту идиому (для подстраховки я даже заменил слово «белый» на другую окраску), но моментально уловил смысл и кивнул в ответ.

— Да, по этой линии Кравченко не зацепило.

— А если попробовать забрать Симкина к нам — поколоть его здесь? — во мне разыгрался охотничий азарт.

— Его сейчас архангел Гавриил колет, — грустно сказал Смушко.

— Хотите сказать…

— После того, как Симкин в письменном виде дал признательные показания, он повесился у себя в камере. Дескать, чувствую глубокие угрызения совести, страдаю за то, что подвёл товарищей, больше не могу жить… Его нашли уже холодным.