Борис Рогов - Анархист

Взгляд старого шамана привычно пробегал по проплывающей мимо тайге. Всё, вроде бы, спокойно. Летнее солнце еще не нагрело лес до изнуряющей духоты. Поднимающиеся вокруг него тучи таёжной мошки привычны и не мешали плавному течению мысли. Лесная тень ещё хранила прохладу минувшей ночи.

Внезапно внимание кама привлёк тяжкий стон, раздавшийся откуда-то из-под полога светло-зеленого папоротника, сплошным ковром, устилавшим лес. Кам остановился. Погружённый в думы, он не понял сразу, кто это стонет – человек ли, дух ли.

Стон повторился.

Кам с грацией прирожденного наездника спешился и, взяв лошадь под уздцы, двинулся на звук. Буквально через минуту он чуть не споткнулся о мощное тело, распростёртое среди зарослей папоротника. Мужик высок, широкоплеч и наголо обрит. Ему повезло, при падении, он умудрился упасть носом на сторону, а то бы уже задохнулся в собственной крови. Большая рана в плече, говорила, что не случайно всё это. К счастью, мужик жив. Это его стон услышал старый кам. По всему видно, что крови он потерял много, и совсем скоро улетит его душа к Ульгену [6] Ульген – верховный дух верхнего мира алтайцев в страну вечной охоты.

– Беда, однако! – Покачал головой Каначак. – Думал, завтра дома буду, а теперь придётся самому ногами двигать, а этого на Айгюль везти. Кобылка будет недовольна, но куда деваться?

Мысли проехать мимо у него даже не появилось. Всё, что в тайге происходит – знаки духов. Раненый попался, надо лечить. Заберут духи – одно дело, оставят в мире живых, – другое. Но вот руки у духов только его, – Каначаковские.

Мужчина оказался на редкость крупным, пудов шесть не меньше. Кам хоть и слыл в молодости сильным, но где та молодость… С большим трудом удалось взгромоздить полуживое тело на лошадку. Рану Каначак закрыл комком мха, кровавую лужу закидал прошлогодней листвой и продолжил путь вверх по течению Сунгая. Таким путём можно пройти, не опасаясь привлечь внимание к странной поклаже. Если, конечно, русские деревни стороной обходить.

– О, Алтай-Хангай, Агаш-Таш, Ай-Кюн и Ак-Арык! Быйан болзын! – негромко поблагодарил местных духов больших и малых старик, когда запахи последней русской деревни остались позади. Ещё полчаса и можно будет отдохнуть. Проверить бы неплохо, жив ли ещё его спутник, а то давно ни стона не слышно.

Подъем через густые заросли маральника Каначак и не заметил, а вот лошадка его заметно притомилась. Под тяжёлой ношей бока её тяжело поднимались и опускались. Почти человеческий взгляд больших черных глаз умолял об отдыхе.

– Сейчас, сейчас маленькая моя, – ласково потрепал кобылицу по загривку Каначак. Крякнул, поднатужился и сбросил полуживое тело на землю.

– Сейчас мы с тобой этого багатура будем в порядок приводить, – продолжал он беседовать с лошадью. – Смотри, он уже и не дышит. Заскорузлые пальцы знаменитого на весь Алтай целителя легли на яремную вену. Пульсация была редкой и слабой, но Григорий всё-таки жив.

Нет, до Шанты он не протянет… – задумчиво произнёс Каначак. – Придётся, моя маленькая Айгюль, нам здесь тело его учить, чтобы не вздумало душу отпускать раньше срок. Вот сядет солнышко и начнём. А пока дам ка я ему капельку настоя, что оставил дед. Ох, он сильный кам был! Вот только как подействует на русского это алтайское зелье? Хотя, что-то мне кажется, что не такой уж он и русский. Каначак снова взял руки раненого в свои и начал их внимательно рассматривать.

– Точно! Смотри Айгюль, русский он только по отцу, а вот по матери он как есть настоящий тубалар, да ещё и, кажется древнего ойротского рода. – Каначак не удивился. Он знал, что духи любят его и всегда ведут правильным путём. Спасти потомка древнего рода – великая честь для всякого целителя. Настроение его поднялось. С губ его начали срываться какие-то обрывки древней мелодии:

Как всегда перед камланием он почувствовал прилив сил и разгорающееся в чреслах движение великой Змеи. Ещё чуть и он перестанет осознавать себя. Пока это не произошло, надо надеть маниак с беличьими и куньими хвостами, застегнуть пояс с железными духами, вон они щерят свои большие пасти в ожидании угощения. Нельзя забыть очеле на голову намотать, бахрому на лицо опустить и перья орлиные и совиные правильно воткнуть.

Последнее перо руки Каначака втыкали уже машинально, по многолетней привычке. В то время как голова его начинала слегка подёргиваться, а из глубины тела вырывались низкие рокочущие звуки. Тихонько позвякивали бубенчики на бахроме очеле.

Вот руки сами собой ухватили бубен. Он тут же благодарно отозвался тихим невнятным гудением. Заскорузлыми сильными пальцами он слегка пробежал по желтоватой поверхности. Душой Каначак уже слился с самым близким другом.

Гын – гын – гын – г-ы-ы-ы, гын – гын – гын – г-ы-ы-ы, – разнеслась по округе странная мелодия.

– Тяжело всё-таки бестелесным… – последняя мысль покинула голову кама. Раздался дребезжащий грохот, постепенно достигший силы громовых раскатов. По нижнему, среднему и верхнему миру разносилась песня шамана. Хотя можно ли назвать это песней? Он призывал Ульгена, он призывал Эрлика, он просил великих духов дать ему силы вылечить найденного богатыря. Кам уже ни капли не сомневался в том, что этот батыр, ниспослан великим Тенгри, защитить алтайские народы от чужеземцев.

Однако, что- то пошло не так. Тело Каначака, словно подброшенное пружиной, взлетело над кустами маральника. Следует череда резких движений вправо, потом влево, неистово гремит бубен, по лесу разносится: – Ок-пуруй! – Усиливая и затягивая слова, шаман продолжает мистерию:

– Я, кам Каначак, сын сынов и внук великого шамана Карамеса, обманувшего самого Эрлика [7] Эрлик – главный дух нижнего мира , ок-пуруй! – Шаман всё повышает голос.

– Я смело поднимаю от земной пыли подол моих одежд… Я ставлю ногу в стремя, звонкое, как крик марала в августе. Я сел на моего коня… Вот я закрыл глаза…

Ускоряя пляску, расширяя её круги, шаман ревёт нечеловеческим голосом полной грудью гулко и хрипло:

– Ок-пуруй! Ок-пуруй! Буланый конь галопом зыбким меня умчал… Ок-пуруй! Буланый конь понёс меня на небеса… К Ульгену!.. Ульген даст мне силы, откроет мне прошлое и будущее, чтобы не совершил я ошибок вольных и невольных.

Каначак лупил в бубен, вертелся волчком, подпрыгивал, как одержимый. Он и был сейчас одержим, вызванными им из невидимых миров, духами. Казалось, это камлание будет продолжаться вечно, но, наконец, верхушки деревьев начали светлеть.

Когда первые лучи раннего июльского солнца сдёрнули полог ночи, Каначак упал на землю, раскинув руки. С уголка губы стекла тоненькая струйка густой крови. Он обнимал землю, как любимую женщину. Вот только дыхание его больше не слышно. Даже кобыла, привычная к «чудачествам» хозяина, беспокойно запрядала ушами и начала обнюхивать тело хозяина.