Анатолий Дроздов - Кровь на эполетах [СИ, заготовка]

Когда колонны корпусов Богарне, Нея и Жюно вступили в расставленную ловушку, их командиры заметили маячивших слева казаков. Те стояли вне досягаемости ружейного выстрела и наблюдали за марширующими французами. Маршал и два генерала не придали этому значения. Казаки постоянно сопровождали отступавшую Великую армию, но атаковать ее опасались – солдаты легко отгоняли их огнем из ружей. Останавливать батареи, снимать с передков и разворачивать пушки? Против казаков? Смешно. Так и шли корпуса, пока полностью не втянулись в простреливаемое пространство. В этот миг за спиной казаков пропели трубы, и те, развернув коней, порскнули между изготовленными к бою русскими батареями. И те грянули…

Позволение Кутузова взять орудий столько, сколько сможет утащить, Багратион использовал на все сто. Он хорошо помнил, как под Бородино с трудом выпрошенные у главнокомандующего батареи помогли ему удержать левый фланг, поэтому сейчас под его началом оказалось почти полторы сотни орудий. Из-за них, к слову, он и опоздал к Красному, невольно дав возможность Наполеону выскочить из ловушки. Пушки этого времени не предназначены для скорого марша, это вам не кавалерия и даже не пехота. Но сейчас они доказали, что с ними мучились не зря. Артиллеристы в русской армии умелые и грамотные, стреляют метко, а тут до противника полтысячи шагов… Почти в упор.

Снопы картечи разметали стройные колонны французов. Попытки командиров собрать солдат и попытаться организовать хоть какое-то сопротивление русские пушкари пресекали на корню. И тогда французы побежали – именно туда, куда и наметил Багратион, то есть, в горловину мешка, к слиянию рек. Вслед им устремились русская регулярная кавалерия и казаки. Шеренгами двинулась пехота, артиллеристы покатили орудия. Французов было много – где-то около 30 тысяч к началу боя, поэтому пока отставших вырубала кавалерия, самые резвые успели добежать до рек. Многие сгоряча кинулись в ледяную воду, но на противоположный берег выбрались единицы. Реки, в этом месте малые, но довольно глубокие, а вода со льдом – не лучшая среда для купания в ноябре для привыкших к теплому климату французов. Но даже те, кому удалось преодолеть водную преграду, радовались недолго – на противоположном берегу их ждали казаки, отправленные туда Платовым. Багратиону удалось поладить со строптивым атаманом, тот охотно исполнял распоряжения временного начальника. Тем более, что накануне указом Александра I Платова возвели в графское Российской империи достоинство вместе с нисходящим его потомством, и атаман пребывал в радужном настроении.

Казаки перенимали мокрых, дрожащих от холода французов и сгоняли в кучи – как овец в степи. Завидев это, другие вражеские пехотинцы бросаться в ледяную воду расхотели. Командующие французскими корпусами, последовавшие за своими солдатами, воспользовались ситуацией и попытались навести порядок в расстроенных войсках, организовав отпор наседавшей русской кавалерии. Им это удалось – маршал и генералы дело знали. У слияния рек встали наспех сбитые каре, стали палить ружья, грозно засверкали прикрепленные к ним штыки. Кавалерия отпрянула. Все бы ничего, но вслед за ней появились русские пушки. Они встали в полутысяче шагов от каре и открыли огонь. Тяжелая картечь, пущенная, считай, в упор, сметала ряды французских солдат словно хозяйка сор веником. Попытка атаковать батареи остатками кавалерии провалилась. Сначала ее расстреляли из пушек, а потом в дело вступили русские кирасиры. Обратно к своим вернулись всего несколько десятков французских уланов и драгун, да те большей часть ранеными. После чего русские пушки продолжили безнаказанный расстрел противника. Положение стало безнадежным, и командиры корпусов это поняли. В французских порядках пропела труба, взмыли белые флаги. Пушки прекратили стрелять, к французам отправился парламентер. Спустя час Багратион принял капитуляцию[1].

Итог сражения поразил даже видавшего виды генерала. Перестали существовать три корпуса Великой армии. В плен попали маршал Ней, генералы Жюно и Богарне, и еще восемь генералов чинами поменьше. Сдались свыше 15 тысяч солдат и офицеров. Еще почти столько были ранены или убиты. Общие потери русских составили менее тысячи. Невероятная победа!

Но, видимо, бог войны взревновал к успеху Багратиона или же решил дополнительно испытать его. Едва генерал принял шпаги у маршала и генералов, любезно вернув их обратно, как прискакал посыльный с тревожным сообщением: со стороны Красного движутся французские войска.

Днем ранее гвардия Наполеона легко вымела из Красного отряд русского генерала Ожаровского[2], и император остался ждать подхода своих корпусов. В середине дня вдруг послышалась пушечная канонада, и Бонапарт отправил эскадрон польских шеволежеров разузнать, в чем дело. Те принесли весть о большом сражении с русскими. Наполеон приказал маршалам Даву и Мортье[3] идти на помощь попавшим в засаду французским войскам. Если бы Наполеон отправил корпуса сразу, Мортье и, тем более, Даву смогли бы нанести Багратиону фланговый удар, и кто знает, как бы завершилось сражение на Смоленской дороге. Однако время было упущено – корпуса Мортье и Даву опоздали. Багратион успел не только развернуть свои войска фронтом к противнику, но и укрепить их батареями. В ходе предыдущего боя русская артиллерия не понесла потерь, зарядов у нее оставалось еще много, потому встретила подходившие колонны противника сначала ядрами, а потом – и картечью. У французов тоже имелась артиллерия, но, во-первых, ее было мало, во-вторых, русские единороги очень быстро привели французские пушки к молчанию, после чего принялись расстреливать пехоту и кавалерию. Дружный огонь полутора сотен орудий, сосредоточенных на достаточно узком фронте, расстроил наступающие колонны французов. Затем на них понеслась русская кавалерия, а следом ударила и пехота. Французы дрогнули и побежали. Мортье и Даву напрасно пытались их остановить. Только опустившаяся ночь уберегла французов от полного разгрома, но обратно в Красный маршалы привели не более четырех тысяч солдат и офицеров – все, что осталось от двух корпусов. Наполеон, выслушав их, не сказал ни слова, только скрипнул зубами и велел немедленно выступать к Орше. А Даву, вернувшись в свой штаб, вызвал Маре и дал тому четкое указание…

Успех двух сражений оказался столь ошеломительным, что ни командиры корпусов, ни атаман Платов, ни даже сам Багратион не осознали его сразу. Только ночью, когда в штаб князя поступили полные доклады о числе захваченных пленных, убитых и раненых французов, собственных потерях (весьма незначительных для таких боев), когда захваченные у противника знамена и орлы образовали впечатляющую груду у штабной палатки, Багратион втянул в себя воздух и произнес загадочную фразу: «Вот тебе и лекарь!» Его никто не понял, а объяснять князь не стал. Вместо этого сел за походный столик и стал писать донесение Кутузову. Главнокомандующий, получив его на следующий день, поначалу не поверил, и прибыл убедиться лично. Поняв, что Багратион нисколько не преукрасил, Кутузов публично расцеловал князя и объявил, что никто из героев сражения под Красным не останется без награды. Слово свое светлейший сдержал. Забегая вперед, скажу, что царь произвел Багратиона в генерал-фельдмаршалы, добавив к его фамилии приставку «Красный», одновременно пожаловав свой портрет с бриллиантами для ношения на груди и сто тысяч рублей. Последнее для Багратиона оказалось самым ценным. Он привык держать у себя открытый стол для офицеров, генеральского жалованья на такое не хватало, и Багратиону пришлось заложить одно из имений жившей за границей жены, что весьма огорчало гордого князя. Он не желал жить за счет ветреной супруги[4]. Сто тысяч рублей и шпагу с бриллиантами получил и Кутузов – за умелый маневр подчиненными ему войсками, приведший к сокрушительному разгрому неприятеля. Получил светлейший и прибавку к фамилии – «Смоленский». Так царь разделил почести между командующими. Дождь наград пролился и на участвовавших в сражении офицеров и солдат. Каждому рядовому выдали по пять рублей, унтерам – по 10. Офицеры – от прапорщика до генерала получили ордена или повышение в чине.