Анатолий Дроздов - Кровь на эполетах [СИ, заготовка]

– Мы не состояли в браке. Но дочь – моя!

– Конечно, конечно, – закивал он и засуетился. – Надо бы покойницу похоронить. Грех так бросить.

– Потом, – сказал я, мысленно укорив себя: сам не подумал. – Нет времени. Положите тело на сани и прикройте чем-нибудь. Похороним на дневке.

– Слушаюсь! – козырнул Синицын и убежал. От коляски вернулся Пахом. В руках он тащил кожаную сумку.

– Нашел! – сообщил довольно. – Платьица, рубашечки, чулочки. Все разбросали, когда грабили, но не взяли. Зачем им детское? Я собрал и сложил.

– Молодец! – сказал я. – Заберем с собой. А сейчас подержи.

Осторожно оторвав Мари от себя, я передал ее денщику и взобрался в седло. Пахом протянул мне девочку. Я подхватил ее под мышки, усадил боком перед собой и прикрыл полой бурки. Мари прижалась ко мне, я обнял ее левой рукой и дал шенкеля Каурке. Кобылка затрусила по дороге, догоняя ушедший вперед батальон. Скоро мы нагнали его и поехали рядом. Я ловил на себе удивленные взгляды егерей, но не обращал на них внимания. Плевать…

Аврору мы похоронили на лесной опушке, где дивизия встала на дневку. Это люди могут идти целый день, коням нужен отдых. В обозе нашелся шанцевый инструмент. Солдаты сгребли снег, взломали верхний, подмерзший слой земли ломами и выкопали неглубокую яму. Двое егерей спрыгнули в нее, приняли завернутое в старую шинель тело и уложили на дно. Я прочел молитву. Звать батюшку было бесполезно: во-первых, его с нами нет – отстал по дороге, во-вторых, он отказался бы отпевать иноверку – на шее Авроры обнаружили серебряный католический крестик. Странно, что его не сняли грабители. То ли побрезговали такой малостью, то ли не стали обыскивать тело.

На похороны пришли офицеры полка. Слух о чудесном обретении капитаном Руцким французской дочери облетел бивак. Сняв шапки и кивера, офицеры выслушали молитву, перекрестились и надели головные уборы. Егеря споро забросали могилу землей и сформировали холмик, воткнув в него сколоченный из жердей крест. Писать на нем имя покойной я не стал. Француженка… Прочтет вдруг кто нерусское имя, и снесет крест, а то и могилу осквернит. Злость у людей на французов велика, и она нередко иррациональна. Авроре Дюбуа и без того повезло, если так можно сказать – упокоилась по-христиански. Многим ее соотечественникам подобного не выпало.

«Покойся с миром, Аврора, – пообещал я мысленно. – Не беспокойся за дочь. Я сделаю все, чтобы спасти ее. И мне все равно, что подумают о том другие».

Легкий ветерок, прорвавшийся из леса, легко коснулся моего лица – будто погладил. Меня услышали, а может, просто разыгралось воображение. Я надел кивер и отправился к биваку следом за офицерами.

Маши (так я стал звать девочку) не было на похоронах, да и незачем. Ее накормили кашей, и она спала в санях, укрытая полушубком, под присмотром Пахома. Денщик принял к сердцу появление у меня дочери, хлопотал над ней, как наседка над цыпленком: умыл, помог справить нужду, кормил с ложечки. Удивительно, но Маша не противилась, наоборот, принимала его заботу как должное.

– Кто тебя научил управляться с детьми? – спросил я денщика после того, как девочка уснула.

– Ну, дык, я старший в семье был, – пожал тот плечами. – Меньших нянчил, на закорках носил. Дети, они как лошади, доброе сердце в человеке чуют. Да и сами такие. А вот как подрастут…

Пахом замолчал. Я кивнул – знал его историю. Мать Пахома умерла, когда денщику было три года. Отец взял мачеху. Когда сводные братья подросли, на одного из них пал жребий идти в рекруты. Мачеха убедила отца, тот бросился в ноги к помещику и уговорил барина взять в солдатчину старшего. В этом поучаствовали и сами братья, дружно насев на батьку. Пахом к тому времени остался бобылем – умерла родами жена, что и стало решающим аргументом для помещика. С другой стороны, чего ему горевать? Что он видел в своей деревне? Тяжкий труд от рассвета до заката с перерывом на зиму, хлеб из мякины к весне, розги помещика? В армии он сыт и одет, получает деньги, которые прежде в руках не держал, а сейчас, в денщиках, вовсе не знает нужды. И, главное, свободный человек. Никто не смеет продать его, как скотину, а наказать шпицрутенами можно только по решению военного суда, для чего требуется серьезно провиниться. Командиры в этом времени битьем не увлекаются. Багратион в бытность командующим армией и вовсе рекомендовал подчиненным офицерам забыть о телесных наказаниях.

По пути к биваку ко мне подошел Спешнев.

– Что думаешь делать с дитем? – спросил хмуро.

– Не решил, – ответил я.

– Ей не место в армии.

– Дочь не брошу! – окрысился я.

– Что ты, что ты! – замахал он руками. – Не о том речь. Что я зверь и не понимаю? Хотя, признаюсь, удивлен. Ты не говорил о дочери.

– Сам не знал.

– То есть? – удивился он.

– У меня была связь с этой женщиной в Париже, а потом она внезапно исчезла, – выдал я легенду. Придумал еще на пути к биваку – знал, что станут спрашивать. Письма покойной приходили из Парижа. – Я в ту пору был в Испании. Когда приехал, Аврору не застал. Мне сказали, что она уехала, не сказав куда. У нее, вроде, возникли неприятности с тамошней властью. Аврора – французская дворянка, их во Франции не слишком жалуют. Кто ж знал, что она переберется в Россию и станет жить в Москве? А потом и мне пришлось бежать, так и потеряли друг друга. Проклятая война!

Последнее я произнес вполне искренне.

– Так, может, дочь не твоя? – засомневался Семен.

– Моя, – покачал я головой. – Аврора была беременна, о чем сообщила мне в письме. Мы собирались пожениться. Я ведь и в Париж отпросился, чтобы заключить брак. Не знал, что она родила девочку. Ты видел Мари?

Он покрутил головой.

– У девочки мои глаза, у Авроры они карие. И вообще похожа. Возраст совпадает.

– Чудны твои дела, Господи! – перекрестился Спешнев. – Прямо как в романах. Ладно, Платон, придумаем что-нибудь. Поговорю с Паскевичем.

Слово свое он сдержал. Вечером на биваке меня позвали к генералу.

– Все знаю, Платон Сергеевич, – сказал Паскевич, едва я поздоровался. – Спешнев рассказал. Признаться, изумлен. Но чего не бывает на войне, тем более, такой? Вся Европа взбаламучена, народы пришли в движение, тысячи людей сгинули. И все из-за одного злодея. Тем не менее, поддержу вашего полкового командира – ребенку не место среди солдат. У вас есть кому оставить дочь?

Я покачал головой.

– Может, в какой-нибудь встречной деревне?

– Крестьяне сами голодают, ваше превосходительство, а тут какая-то француженка… Мари не говорит по-русски. Проще бросить на дороге – быстрее умрет.

– Не считайте меня бездушным человеком, Платон Сергеевич! – нахмурился Паскевич. – Я просто думаю, как помочь. В Смоленске знакомые имеются?