Анатолий Подшивалов - Наблюдатель

Надо же, я вижу один из первых полетов дирижабля! А на земле царила форменная паника — люди прятались под телеги, хватая в охапку детей, которым было интересно посмотреть на летающее чудо. Пожалуй, только мы с Хакимом, да Ваня, которому я объяснил, что это — всего лишь воздушный шар, перемещаемый с помощью двигателей, сохраняли спокойствие и с интересом смотрели на чудо техники. Дирижабль прошел низко, практически в пятидесяти метрах, над нашими головами и я расслышал, что человек кричит через рупор, что они никому не причинят зла, это всего лишь машина. К сожалению, нечеткость зрения не позволяла мне разглядеть какие-то детали, но, по звуку работающего двигателя, я понял, что дирижабль приводили в действие бензиновые моторы, мне даже показалось, что я почувствовал характерный запах бензинового выхлопа. Когда «летающая колбаса» медленно проплыла вдаль, цыгане повылазили из-под телег и стали обсуждать, что они видели. Между тем, с Боденского озера подул резкий ветер, видимо он и отнес дирижабль через германскую границу на территорию Швейцарии — в этом месте сходились границы трех государств: Швейцарии, Австро-Венгрии и Германии. Дирижабль, борясь со встречным ветром, стал снижаться, заходя на посадку к большому плавучему сараю на озере (хотя с холма он казался маленькой коробочкой на воде) и я чувствовал, какое напряжение сейчас царит на борту хрупкого летательного аппарата. Вот дирижабль буквально завис над водой, а потом, подхваченный порывом ветра вновь взмыл и, практически неуправляемым, опять полетел в нашу сторону. За двадцать минут он опять оказался вблизи, и Хаким крикнул, что у дирижабля работает только один мотор, винт другого не крутится. С размаху дирижабль врезался в склон холма, наверху которого стоял табор. Мы вскочили в телегу и помчались к месту аварии. Дирижабль превратился в кучу обломков и теперь выглядел жалким и маленьким, на борту была надпись большими буквами «LZ-1»[2]. Гондола лежала на боку, из дверцы люка нам махал рукой человек и кричал: «Скорее сюда, граф ранен». Вытянули из люка пилота, вторая рука у него висела как плеть, видимо, перелом. Мы с Хакимом залезли в гондолу, там было довольно светло, через выбитые стекла окон проникало достаточно света и даже с моим плохим зрением я увидел человека с пышными усами и бакенбардами, в чем-то смутно мне знакомого.

— Граф, что с вами случилось? Чем мы можем помочь и могу ли я попросить второго члена экипажа стравить из баллонетов остаток водорода, не хватало нам еще здесь сгореть!

Граф выразил изумление, что какой-то цыган разбирается в баллонетах и водороде (Ну, а что тут такого? Любой цыган осведомлен в устройстве дирижабля), но попросил помочь ему, так как у него, по-видимому, сломана нога, и доставить его и пилота в больницу. Я крикнул пилоту, чтобы тот стравил остатки водорода, нашел длинные палки и оторвал куски оболочки. Осторожно освободив зажатую обломками кабины ногу графа, мы вытащили воздухоплавателя из гондолы и я увидел, что через ткань брюк торчит белый обломок кости, а сама штанина пропиталась кровью. Принял решение первым делом остановить кровотечение, для чего нужен жгут. Спросил пилота, плотная ли наружная обшивка, он ответил, что это всего лишь ткань, пропитанная лаком, а вот баллонеты сделаны из плотной прорезиненной ткани. Попросил Хакима отрезать длинные куски той и другой ткани и дать мне нож. При помощи полосы ткани пробитого баллонета, с помощью закрутки остановил кровотечение, а потом забинтовал ногу тканью обшивки. Тем временем, Хаким, по моей просьбе принес несколько длинных палок, по видимому, стрингеров дирижабля (у него был деревянный каркас). Приспособил под шину три дощечки-стрингера — первую от подмышки, вторую от паха и заднюю — от поясницы до стопы, а после всю конструкцию зафиксировал длинными бинтами, сделанными из обшивки. Пилоту наложил простую шину, у него был то ли закрытый перелом костей предплечья, то ли вовсе вывих, не стал выяснять. Теперь, главное — быстрее доставить графа в больницу: по правилам, жгут-закрутка держится не более получаса, а в реальности раненый начинает испытывать сильную боль в перетянутой конечности уже с десятой минуты прекращения кровообращения. Возле разбитого дирижабля стали собираться осмелевшие ромалы, многие — с цигарками в зубах, я и пилот заорали на них, чтобы те прекратили курить, а то сгорят. Только погрузили графа в телегу на импровизированных носилках из баллонета, как сзади меня настигла вспышка, хлопок, и спине стало жарко. Обернулся — так и есть, кто-то, не иначе, бросил цигарку в лужу разлившегося бензина. Все кинулись бежать и вовремя — вспыхнули остатки водорода в баллонетах и пламя стало резво пожирать деревянный каркас. Мы посадили пилота рядом с графом, Хаким взял у Вани вожжи и лошадка резво понесла нас под горку прочь от костра. Довезли воздухоплавателей до больницы, сдали на руки санитарам и поехали обратно.

Доехали до табора, к счастью, никто из ромал сильно не обгорел — только волосы, усы и ресницы у тех, кто стоял рядом. Тут же по приказу баро продолжили движение, чтобы до темна пересечь границу, так как завтра воскресенье и граница будет закрыта.

Пограничный офицер, предвкушая субботний ужин с пивом и завтрашний выходной, мельком глянул на бумаги баро, сделал отметку в листе, таможенники для виду порылись в пожитках особо зажиточных с виду цыган, и поскольку баро уже всем «отстегнул», пропустили нас на территорию Двуединой Австро-Венгерской монархии. Надо сказать, что за неделю до этого в одном из сел тележный мастер устроил двойное дно, взяв такие же старые доски, как и были в стенках телеги, разве что пиленые торцы пришлось замазать грязью, чтобы не светить свежим спилом. В ящике двойного дна вместе с оружием лежали и образцы ткани обшивки и баллонета, что я прихватил после перевязки графа. Надо ли говорить, что в таборе весь вечер обсуждали крушение дирижабля, а на нас смотрели как на героев.

Начало июля 1898, Иннсбрук, Австрия.

Табор шел себе и шел дальше на восток по древнему пути, ведущему вдоль реки Инн в сердце Тироля — город Иннсбрук, что в переводе так и означает — «мост через реку Инн». Я тоже не все время лежал в телеге, а периодически шел и лишь когда уставал, опять забирался под дерюжку. Память о прошлом постепенно восстанавливалась, хотя были и пробелы. Что касается физического состояния, то вынужденная гиподинамия в течение четырех лет все еще давала себя знать, хотя на ферме Мартина я не только отъедался, но и занимался легкими упражнениями. Первое время в клинике-тюрьме мне еще позволяли прогулки, чтобы к приезду комиссий по определению моей дееспособности я все же выглядел приличным пациентом богатой клиники для душевнобольных. Только вот непосредственно перед визитом мне через клизму вводили седативную смесь, основной составляющей которой был тот же опий. Мой организма вел себя двойственно — я прекрасно слышал и понимал, что говорят профессора, русский посланник и другие, но сам ничего сказать не мог, только мычал, из чего консилиум делал благоприятные для моей тетки выводы о необходимости опеки и полной недееспособности князя Стефани. Мне позволялись во время прогулок физические упражнения, так что физическую форму я поддерживал на хорошем уровне, что, по мнению врачебного консилиума, говорило об отличном уходе в клинике Шнолля. Все полностью переменилось года два назад — теперь я понимаю почему: меня уже как бы не было на свете, под плитой с моим именем лежал другой человек. Профессор Шнолль по заданию Лизы продолжал сеансы гипноза с целью узнать о моих активах, на что первая моя половина реагировала глубоким сном, а вторая откровенно потешалась над профессором, рассказывая ему о Древнем Египте, садах Семирамиды, татаро-монгольском иге — вроде как я был свидетелем битвы на Калке. Профессор сначала записывал за мной с большой тщательностью, даже нанял стенографистку вести запись моих откровений, но потом понял, что это беллетристика и, самое главное, никаких номеров секретных счетов я не сказал, из чего тетка сделала вывод о том, что их нет. Хотя, теперь никто из высоких чинов меня не посещал и по этому случаю меня уже не переводили в палату наверх, приводя в божеский вид, вплоть до маникюра, но при этом в камере я как-то сохранял способность выполнять некоторые силовые упражнения, в основном, изометрические, чтобы не привлекать внимания охраны, да и накручивать шаги по камере никто не запрещал: пять шагов — поворот — пять шагов и опять поворот. Поняв, что меня ничего хорошего в этом заведении не ожидает и не дождавшись помощи извне, я стал готовиться к побегу. Пожалел, что не сделал это в тот период, когда Шнолль гипнотизировал меня — мог бы напасть и под угрозой расправы с профессором заставить его вывезти меня из психушки (хотя это вряд ли — на сеансах всегда присутствовали два мордоворота, а я был пристегнут). К сожалению, вилок и ножей не давали, а ложки были деревянные. Все же планировал напасть на раздатчика еды и под его видом покинуть камеру, хотя, скорее всего, это тоже было обречено на провал, так как дверь камеры всегда открывалась только в присутствии вооруженных охранников. В общем, тренируясь, ждал оказии. Потом был электрошок, отбивший у меня память, еще хорошо, что не убивший. Второй случай мог быть более удачным для тетки и совсем неудачным для меня.