Секретный Блиц - Звезды не для нас [сборник]

Дама фыркнула.

– Записать я и сама могу, и прочерк у меня наверняка лучше. Но часть не стоит, как целое. И не действует в полную силу. Так что или всё, или ничего.

– Но я же уже вам дала… – попыталась спорить Мара.

– А я взяла. Надо было сначала обговорить условия, а уже потом подарки делать. Не согласна – пошла вон.

Мара понимала. Преувеличенная сентиментальность кондитерши оказалась показной. Настоящей была ее жадность.

– Ну хоть что-нибудь дайте…

«Что-нибудь» она и получила – ту самую черствую булку, от которой отказалась утром.

Мара не решилась снова попробовать с женщиной. Тем более повезло – она увидела знакомого скупщика на его любимом месте – в уединенной беседке парка. Подошла, нерешительно потопталась у порога. Скупщик, родом с Юга, когда-то был к ней добр и платил хорошие деньги за хорошие вещи, пока у нее еще были вещи.

– А, маленькая госпожа, – приветствовал он ее улыбкой и своей обычной южной картавостью: – Зайдите, пьиглашаю. Лазделите со мной минутку.

Мара зашла.

– Господин, у меня есть… – Понадобилась минута, чтобы объяснить. И в этот раз она сразу обговорила: – Вы мне запла?тите, а я прочитаю.

– Ваша севелная поезия… – Он покачал головой, но порывшись в карманах, достал пару монет, серебро. – Можете плочесть, и кто знает…

Недоговаривать – это тоже было в южном стиле.

Мара размышляла. С одной стороны, вот человек, который согласен платить. С другой – не мало ли? Даже серебром…

Но он был хорошим человеком, такому не жалко и подарить. Мара взяла деньги и прочитала, ловя выражение его лица, менявшееся от строки к строке, особенно на повторах – «каждому дню свой облик», а потом «голос». Ему делалось хорошо. И так захотелось сделать еще лучше, что Мара прочла все.

Кажется, их накрыло обоих; в гулкой тишине видимый через прутья решетки закат был невыносимо алым, а лицо скупщика – невыносимо добрым. Но когда волна ушла, он сидел, держа руку у сердца, а потом поднялся.

– Плостите, это…

И пошел прочь, шатаясь на каждом шагу. Мара выругала себя. Надо же было вспомнить, что ему лет семьдесят, и поберечь старика. Радость тоже убивает.

Но теперь у нее были деньги. И что-то еще, глубоко засевшее внутри. Хорошо, что темнеет так медленно – она успеет продать стих еще одному человеку.

Тамаш как обычно торчал в убогом кабаке. С деньгами, судя по модной одежде, у него был порядок. А вот со вдохновением – судя уже по лицу – никак. Его стол был завален исписанными листками, пол рядом тоже.

Мара подошла, села, показала ему уголок свернутой бумаги.

– У меня для тебя что-то есть. Хорошие стихи. – И когда Тамаш потянулся к бумаге, отдернула руку. – Сначала заплати. Золотой.

– Стихи не могут быть настолько хорошими! – возмутился он. – Даже мои не так хороши!

Она, зажмурившись, прочитала ему первые строки, потом открыла глаза. Тамаш хмурился, Тамаш молчал, Тамаш что-то карябал на листке перед собой. Наверное, хотел сбить цену.

– Золотой и точка, – предупредила Мара.

Он пожал плечами, достал жёлтый кругляш, положил на стол, протянул к Маре пустую руку. Нищенка накрыла монету ладонью и только тогда передала ему листок. Тамаш открыл и начал читать. По его лицу ничего нельзя было сказать; на поэта все действует слабее, если вообще действует. Так и есть. Он скривился, бросил листок на стол и вынес приговор:

– Труха.

Мара на всякий случай отошла на шаг.

– Зачем тогда купил?

– Ради идеи. И того, как этот слабенький автор решил задачу. Неплохо, надо сказать, решил. Я смогу это использовать.

Маре вдруг показалось что она продешевила. И еще сомнение… Она упрятала монету подальше, закопала в глубины своего рванья и снова подошла. Попросила робко:

– А можно мне… еще раз?..

Он понял, усмехнулся и щедро протянул ей бывшее её сокровище.

Мара не знала, зачем ей это надо. Наверное, хотела в последний раз насладиться… Или надеялась найти то, чего не нашла ушлая кондитерша – и что заставило шататься уходящего скупщика. Но строчки больше не превращались в образы и цвета, не сияли, не дарили радость. Все эти «Я говорю с тобой – ты молчишь, не отвечая светом». Только уныние.

Листок выпал из руки. Стало тоскливо. Даже золотой уже не радовал. Она отвернулась и побрела прочь.

– Найдешь еще стихов – заходи! – крикнул ей в спину Тамаш.

Маре было все равно. Она чувствовала себя обокраденной, словно серый мир вокруг выпивал из нее остатки цвета и жизни. Скверный мир. Скверные стихи. Скверное всё.

Но в голове крутились и крутились три строки, навязчиво и зло, словно недоговорили, не донесли своё, словно Мара была им что-то должна – или они ей. И шагов через двадцать, когда мир подступил к самому горлу, она сдалась и начала шептать в такт шагам: «Каждому дню свой голос, каждому дню свой облик, каждому дню свой пламень». Почему-то от этого делалось легче.

Валерий Камардин

г. Петропавловск-Камчатский

Светлячок неутомимо бился в мутное стекло. Однажды его вызвали из небытия простым заклинанием и обрекли на вечное мельтешение внутри уличного фонаря. Стекло, сработанное на совесть, за долгие годы не дало ни одной трещинки. Светлячок был бессмертен, и дух его страдал от безысходности. Но каждую ночь упрямо рвался наружу, во тьму. Потому что не мог иначе.

Фонарь отбрасывал на старую брусчатку неровные пляшущие тени. Здесь, на окраине, такое освещение было роскошью. Однако мощные ворота торгового склада, до которых доставали отсветы светлячка, объясняли и магический фонарь, и мощёный выезд, и двоих охранников, скучающих в каморке по ту сторону ворот.

– Клим, а ты амулеты давно проверял?

Силя изнывал от безделья. Климу захотелось послать его на обход раньше срока, да что толку? Вернётся через полчаса и опять начнёт зудеть. Молодой ещё, неженатый. То ли дело Клим – он здесь от семьи отдыхает, тишиной наслаждается. Точнее, мог бы наслаждаться…

– Недавно смотрел, – ворчливо отозвался старший, догадываясь, что последует дальше.

– А давай я гляну?

– Ну, глянь. Только не зуди…

Молодой напарник так резво рванул из-за стола, что табурет отлетел в сторону. Клим ругнулся вполголоса, ловя обеими руками опасно накренившийся кувшин. Не хватало ещё на ночь глядя лишиться главного утешения.

– Так, тут у нас показатель ауры, датчик движения неживой материи… – Младший с упоением бормотал себе под нос, тщательно сверяясь с табличкой памятки. Водил по строчкам пальцем, от усердия высунув кончик языка. Соображал Силя туго, память имел скверную. Потому тут и служил. Памятливые после школы в Колдуху поступают. А то и на высшее магическое.

– Ой, Клим, а тут в нашу сторону что-то идёт…