Владимир Тимофеев - Три кварка (1982-2012)

По стене ползла муха. Жирная. Наглая. Не собирающаяся никуда улетать. «Да уж, муху не обманешь. Гы-гы».

За дурацкой мыслью последовало не менее дурацкое действие.

Потянулся вправо, к столу. Нащупал на столешнице какой-то мелкий предмет. Кусочек чертёжного ластика. Тщательно прицелился. Метнул.

«Оп-па! Какой я ловкий!»

Сбитое влёт насекомое свалилось вниз, за пределы метрового круга, ограничивающего область уверенного восприятия.

Попробовал принять более удобное положение. Под задницей что-то скрипнуло — как будто сижу на кровати с сетчатым, наполовину продавленным лежбищем. Пошарил руками. «Хм, действительно сетка. А ещё простыня и матрас. Стёганый… Что за хрень? Стул-то куда подевался?»

Через пять-семь секунд поле зрения расширилось до привычных размеров и… По голове словно кувалдой шарахнуло. Мозги буквально вскипели от мощного удара волны, почти цунами из сотен тысяч миллионов и миллиардов бит информации, складывающихся в неправдоподобно яркие картинки собственного, давно забытого прошлого. Погребённого под слоем лет и вновь вызванного к жизни удвоением смещённой по времени матрицы. Сложением сознаний немолодого, много чего повидавшего мужика и наивного семнадцатилетнего парня. Недавнего школьника. Того, кем некогда был этот самый мужик. В одна тысяча девятьсот восемьдесят втором. Воскресным днем двадцать девятого августа. В два часа пополудни.

Минут, наверное, пять или шесть я сидел на промятой общежитской кровати, прислонившись спиной к стене, закрыв глаза, собирая в кучку «разбегающиеся по древу» мысли. Пытаясь понять и принять случившееся. Одно дело — читать книги о попаданцах в прошлое и прикидывать разные варианты сюжета, не всегда однозначные, и совершенно другое — самому оказаться в шкуре попавшего, как кур в ощип, бедолаги. И ведь не спросишь тут никого, не пройдёшься сетевым троллем по какой-нибудь форумной ветке, где боевые офисные хомячки сражаются с подлым врагом и открывают ногой дубовую дверь ленинско-сталинско-брежневского кабинета. Нет в непосредственной близости никаких кабинетов. Ни вождей, ни их ближайшего окружения. К тому же, не собираюсь я никуда ломиться. Домой хочу. Назад, в будущее. Время, может, не самое лучшее в нашей истории, но… родное, привычное. Своё собственное. Впрочем, и «нынешнее» — тоже, выходит… моё. Как с этой фигнёй разобраться — хрен знает. Понять — могу. Принять — не в силах. Пока не в силах. Что остаётся? Видимо, просто жить и надеяться на лучшее. Что всё образуется, вернётся на круги своя. Возможно, прямо сейчас. Если конечно Шурик сумеет в 2012-м что-нибудь там подкрутить и подправить. «Экспериментатор… грёбаный. Ох, доберусь я когда-нибудь до тебя! Ох, ты у меня попляшешь… аккуратист чокнутый, чаелюб, мать твою за ногу!»

Увы, прямо сейчас ничего экстраординарного не происходит. Даже щипать себя за брюхо не надо — всё остаётся на своих местах, никто никуда во времени не проваливается. Перед глазами типичный социалистический реализм в самом его «наизастойнейшем» виде. За три года до катастройки и всяких там прочих гласностей и плюрализмов головного мозга…

Встал, прошёлся по комнате. Стандартной комнате студенческого общежития. Три на шесть метров. Паркетный пол, немного рассохшийся. Четыре стены. Постучал — кирпичные, а не из хлипкого ГКЛ[4], прошибаемого головой «железного Арни»[5] едва ли не в каждом голливудском блокбастере.

Окно с двойной рамой и батареей-конвектором под подоконником. Стеклопакеты конечно отсутствуют, так что, хочешь не хочешь, щели на зиму придётся законопатить, а потом бумагой заклеить. Не добрались ещё навязчивые «пластиковые оконщики» до этих времён, где-то в конце девяностых застряли.

Выбеленный известью потолок, в центре — пятирожковая люстра. Три кровати вдоль стен, три стола, три стула. Столько же тумбочек — по штуке на брата. Хотя братьев-студентов в округе пока что не наблюдается — не прибыли ещё на учёбу, я — первый. А потому: кто первый встал, того и тапки. Точнее, козырное место возле окна плюс две средние полки в шкафу.

Двигать шкаф не хочу — пусть так и стоит перед дверью. Почти как охранник. Есть, помнится, у этого полированного чуда одна особенность: если кто-то по пьяни сюда ломиться начнёт, то сразу же — створкой по рылу. Отличное средство для профилактики бытового алкоголизма. Проверено на собственном опыте.

Подошёл к окну, прижался лбом к стеклянной поверхности.

Шестой этаж, внизу дворик, газон, тополя, дальше — улица. С тротуаром, как и положено. По дороге протарахтел милицейский Уазик, за ним «таблетка» с красным крестом в белом круге. Навстречу им — голубой ижевский «каблук». И всё. Больше никакого движения. Да уж, с двухтысячными не сравнить.

К входу в общежитие прошли двое — лиц с верхотуры не разглядеть. С чемоданами. Наверное, такие же, как я, новоиспеченные первокурсники — идут осторожно, озираются, внимательно разглядывают объявления на стендах среди кустов. А вот те трое, видать, старожилы. Курс, как минимум, третий. Шествуют важно, уверенно, не спеша. В руках сумки. Либо книжки, либо, ха-ха, бутылки. Почти как в анекдоте: «… иду я, значит, Василий Иванович, в вин…, тьфу ты, в библиотеку. А навстречу мне Фурманов с авоськой. Весь такой начитанный-начитанный…»

Полюбовавшись на вид за окном, развернулся и чисто на автомате бросил непонятно как оказавшийся в руках огрызок карандаша, целя в стоящую на дальнем столе железную кружку.

«Хренасе, баян! Попал!.. Сначала муха, теперь карандаш. С чего бы такая точность?»

Как и положено истинному исследователю, вытащил тетрадку из тумбочки, выдрал листок, скрутил десяток бумажных шариков и стал «экспериментировать». Целью назначил маленькое пятнышко на шкафу. Бросал с разных точек, с разного расстояния. И по настильной траектории, и навесом, и с разворота, и от бедра… В «мишень» попали все десять «снарядов».

Потёр лоб, уселся на стул. Задумался. Кроме принципа соотношения неопределенностей ничего путного в голову не приходило. «Перемещение — импульс, энергия — время… Ага, время! Дельта по времени — тридцать лет. А что это значит? Наверное, что энергии на действие требуется существенно меньше. В некотором роде, экономия усилий. Отсюда и точность… скорее всего. Впрочем, фиг знает. Потом разберусь».

Решив поразмышлять о выявленном феномене чуть позже, встал и снова прошёлся по комнате. Оба моих чемодана (между прочим, весьма приличных размеров) покоились под кроватью. К её спинке была приторочена гитара. Чешская «Кремона», купленная ещё весной в «Спорттоварах» за семьдесят с лишним рублей. В том приполярном городе, где я родился и вырос, этот магазин числился универсальным — и телевизоры там продавали, и глобусы… даже талоны на бензин по тридцать копеек за литр «семьдесят шестого» — на мотоцикле мы часто гоняли, на уроках автодела в школьном Учебно-производственном комбинате (была в те времена в советском образовании подобная фишка).