Владимир Аренев - Ведьмачьи легенды

– И?

– В общем, проси чего хочешь. В пределах разумного, конечно.

– Какой из меня менестрель? – Торувьель придвинула к себе пирог, и начала расправляться с ним так быстро, что Лютик, который не успел как следует поужинать, с тоской провожал глазами каждый кусок, – так… подмастерье.

– Ну, – честно сказал Лютик, – голос у тебя хороший. Не поставленный, но ничего, сильный голос. Чистый. Играешь ты неплохо, хотя и… школа другая, это сразу видно. Специалисту, я хочу сказать. Музыкальная обработка оригинальная. А поешь старье. То что ты исполняешь, Торувьель, вышло из моды сто лет назад.

– Значит, – Торувьель отодвинула пустую тарелку и деликатно рыгнула, – вот-вот опять войдет в моду.

– Не уверен. Нам, людям, чтобы зацепить нас, нужна провокация. Вызов. Нечто, чего до этого не было. Запретное. Полузапретное. Двусмысленное. За это они готовы платить. Чтобы им бросили правду в лицо, но так, чтобы это была как бы не совсем правда. Чтобы они могли увидеть в этом зеркале какие они гадкие, грязные и страшные, но в то же время могли собой гордиться. Понятно?

– Нет.

– Еще бы, – проворчал Лютик, с отвращением косясь на прижатые изящным ножичком листы «Полувека поэзии». – Еще бы. Ты ж не человек какой-нибудь. Почему ты не уехала?

– Что?

– Ну ведь… прошел такой слух, что… наконец, удалось. Что вот-вот откроются ворота, или даже уже отворены, и…

– Ard Gaeth… да… Откуда ты знаешь?

– Я ведь странствующий бард. Профессиональный собиратель сплетен. За это платят не меньше, чем за исполнение душещипательных баллад, кукол… тьфу, в общем, тоже платят. Так все-таки, почему ты не уехала?

Торувьель провела пальцем по столешнице, где остался влажный след от кружки с подогретым вином.

– Я уезжаю. Мы все уезжаем. Все, кто еще остался. Я просто задержалась. Немного. Жду корабля. Последнего корабля.

– Что-то ты не торопишься. Ты же… так ненавидишь людей, что… я видел, у тебя даже пальцы тряслись, когда…

– Потому что… – она отвернулась, продолжая размазывать пальцем по столу пролитую каплю вина, потом подняла голову и поглядела ему в глаза. Ее глаза были темные и блестящие. Ее племени для того, чтобы добиться такого эффекта не нужна никакая белладонна, подумал он. Обидно. – Потому что… когда мы шли…

– Бежали?

– Бежали. Я подвернула ногу. Не могла ступить. И… ехать тоже не могла. Щиколотку разнесло вдвое. И жар. Горячка. И они… они очень спешили, и…

– Тебя бросили свои же? – медленно спросил Лютик.

– Они были в опасности, – Торувьель вздернула подбродок, – их преследовали. Эта… это чудовище… эта ваша… Черная Райла, со своим отрядом головорезов. Она же безумна, эта баба. Полный псих.

– Почти как ты, а, красотка?

– Ты меня с этой бешенкой не равняй. Это был наш мир, пока не пришли вы, и не выгрызли его своими мерзкими уродливыми зубами.

– Да-да, – успокаивающе проговорил Лютик, – конечно. Так значит, они тебя бросили?

– Они меня оставили. Потому что лучше пожертвовать одним, чем…

– Понятно-понятно. И ты?

– На каком-то сеновале. И меня… нашли. Это были… Dh’oine, люди. У них сын погиб в ополчении, а дочь… в общем, когда пришла Райла, они…

– Спрятали тебя и дали напиться. И поесть. И перевязали ногу. И… И направили погоню в другую сторону. И держали у себя, пока ты не смогла идти дальше.

– Да. Откуда ты знаешь?

– Я человек.

– Ага, сознался все-таки! А врал-то, врал! Кровь Aen Seidhe, кровь Aen Seidhe… Но почему, Лютик? Почему?

– Потому что… ты что, меня совсем не слушаешь? Про зеркало и правду в лицо? Видишь ли, Торувьель… бард на то бард чтобы расцвечивать банальности, но мы, люди, мы и правда способны на все. Или по крайней мере на многое. В этом, пожалуй, и есть наше отличие от вашего брата. От вас… всегда знаешь, чего ожидать. Мы же… мы быстро сгораем, Торувьель. У нас нет времени на то, чтобы вырастить в себе холодный разум. Чтобы выжить, нам надо действовать быстро. Непредсказуемо. Нелогично. Страдать и наслаждаться. Любить и ненавидеть. Иногда – одного и того же человека. Иногда – в одно и то же время. Понимаешь?

– Не очень.

– В том-то и дело, – пробормотал Лютик, – в том-то и дело.

– Погоди… Если бы эти, которые… жрут там, внизу, в зале, если бы они узнали, что я… эльфка, они бы? Что? Могли бы убить? Только правду?

– Могли бы.

– А могли бы… хлопнуть по плечу, сказать – «здорово же мы вам врезали!» и поставить пиво?

– Могли бы, – устало сказал Лютик, – послушай… вон там – вода. Теплая. Целая лохань теплой воды. Поесть, помыться и выспаться в тепле – что может быть лучше для нас, одиноких путников?

Торувьель, медленно шевеля разморенными в тепле руками, расстегнула мужской сюртучок, скинула его, потом грязную, серовато-черную на обшлагах манжет, но когда-то тончайшей выделки шелковую блузку с белой размахрившейся вышивкой (ирисы и лилии, сплошь ирисы и лилии, как отметил Лютик), стащила и ее, корсета она не носила, груди оказались маленькими, с торчащими в стороны острыми темными сосками, ореол вокруг сосков тоже был неожиданно темным… ключицы выпирают, ребра выпирают, не женщина, а стиральная доска. На Лютика она при том обращала внимания не больше, чем если бы на нее смотрела сидящая у стола собака.

Затем подняла ногу и попробовала кончиками пальцев воду в лохани. Пальцы ног у нее были точно лепестки, а ногти розовые и блестящие. И даже чистые.

От ноги Лютик не смог отвести глаз, замечательная у нее оказалась нога, тонкая в щиколотке, с выгнутым сводом стопы, а вся стопа могла бы уместиться в его ладони. Все ж таки, есть в ней некий шик, в этой породе.

Она почувствовала его взгляд, повернулась – соски угрожающе нацелились на него.

– И я, конечно, должна буду с тобой расплатиться натурой, маленький Dh’oine?

Лютик пожал плечами.

– Спал я как-то с эльфкой. Ничего особенного.

– Ты! – она фыркнула, – ты, наглый самец короткоживущего вида… ничего особенного? Да как ты…

Лютик, не давая себе труда ответить, поднялся и стал рыться в дорожном сундуке. Извлек оттуда чистую рубаху, не шелковую, правда, но тонкого, гладкого полотна, пару аккуратно сложенных батистовых носовых платочков, панталоны и чулки.

– Есть еще штаны для верховой езды, запасная пара, – сказал он, – хорошие штаны. Но, боюсь, не налезут. Задница у тебя пошире моей…

– То есть, как это? – она вновь фыркнула, уже сидя по пояс в воде и яростно поливая себя из кувшина – оттого поднялся фонтан брызг, словно бы она изображала из себя легендарного морского коня, – как это пошире? Ты, разожравшийся поэтишка, ты…

Каждый всплеск Лютик приветствовал довольным кивком.

– Наглый, толстощекий… розовый… мерзкий…

– Огонь девка, – бормотал Лютик себе под нос.

– Погоди, – она медленно осознавала, – ты что… шутишь, да?