Иван Кузнецов - Долг [litres]

Лаборатория, в которой я очутилась теперь, будто повзрослела: атмосфера тут стала более строгой, отношения – более деловитыми и эмоционально отстранёнными. Пожалуй, всё это напоминало больше обстановку в «Аненербе», нежели ту домашнюю, тёплую и творческую, которая запомнилась мне из «детства». И всё же существенное отличие нас от «Аненербе» я находила: у нас легко дышалось, легко думалось благодаря отсутствию давления со стороны тяжеловесных идеологических постулатов. Это тоже – колоссальная заслуга товарища Бродова: мы были полностью свободны от псевдонаучной болтовни, наша нейроэнергетика была начисто лишена искусственных идеологем. Зато мы каждое действие соотносили с законами мироздания, которые в просторечии именовали «кармическими».

Итак, Кирилл Сергеевич вызвал меня и поставил первую боевую задачу. Я должна проникнуть в сознание одного германского военачальника и заставить его совершить тактическую ошибку. Нынче именно от вверенных ему частей, занимающих ключевые позиции, зависит ход далеко не самой крупной, но важной боевой операции – нашей наступательной и их, соответственно, оборонительной.

Мне передали фотокарточку. Со снимка смотрел мужчина лет тридцати в подполковничьей форме. Сейчас ему больше лет на пять, и он генерал. Молодой для генерала! Изучая карточку, я невольно улыбнулась.

– Что вас обрадовало? – насторожился Кирилл Сергеевич. – Вы знакомы с этим человеком?

– Да нет, к сожалению, – бросила я, не отрываясь от изображения. – Просто. Идеальный ариец…

Молодой генерал действительно обладал прямо-таки образцовой для арийца внешностью: худощавое, узкое лицо с правильными и жёсткими чертами, светлые глаза и волосы, твёрдо сжатые губы и мечтательно-целеустремлённый взгляд, направленный вдаль, поверх фотокамеры. У этого есть идеалы и принципы, причём они лежат прямо на поверхности. Очень хорошо: проще найти подход! А ещё хорошо, что он мыслит и чувствует относительно независимо, таким образом, он отдалён от центра эгрегора, и его «защита принадлежностью» довольно слаба. Раньше таких в высшем командовании вермахта надо было днём с огнём искать, но теперь старые, проверенные военачальники чаще выбывают из строя, а им на смену берут таких вот – самостоятельных…

– Почему вы, Таисия, сожалеете, что не знакомы с этим человеком? – несколько издалека прозвучал вопрос Кирилла Сергеевича.

Пришлось остановить погружение в транс: надо же что-нибудь ответить.

Интерес нового начальника был каким-то прилежно-ученическим. Надо разбираться в деятельности сотрудников, а как, с чего начать?

– Когда она знакома с человеком лично, ей во много раз удобнее работать, – пояснил за меня Михаил Маркович. – В ближайшее время она не сможет вам отвечать: из транса нежелательно выходить в середине процесса.

– Ах, вот что. Понял вас. Извините, что отвлёк, – попросил начальник с искренним смущением. – Продолжайте!

Склонность нового начальника прислушиваться самым внимательным образом к мнению специалистов Лаборатории, а ещё пуще – его готовность общаться с сотрудниками неформально и по-человечески – давали надежду, что со временем он научится руководить в той же непринуждённо-деловитой манере, как делал это товарищ Бродов. Только уверенности ему пока не хватало, но старые сотрудники готовы были его поддержать и аккуратно направить в нужное русло.

Чтобы не отвлекать больше, меня на время оставили одну, и я с лёгкостью скользнула в чужое сознание. Очень хорошо! Это почти гарантирует успех.

Что ж, пока у меня есть время, можно ещё выяснить, почему молодой генерал не имеет собственной семьи. Ни жены, ни детей я за ним не чувствовала и не видела. Странно, что мужчина в возрасте тридцати пяти лет до сих пор не обзавёлся семьёй! Не совсем здоров? Ерунда, здоров как бык. Может, имеет извращённые предпочтения? Вроде нет. Скорее, романтик: верит, что однажды встретит свою единственную, и ждёт. Прекрасно, если романтик. Труднее воздействовать на человека с прагматическими взглядами на жизнь, а того, кто склонен идти за мечтой, так легко этой мечтой заманить в ловушку! Далеко не надо ходить за примерами: Эрих, мой преданный поклонник, был типичным романтиком, и из него прекрасно получалось вить верёвки.

Вернулось моё начальство в сопровождении незнакомого военного в гражданском костюме. Кирилл Сергеевич для начала с подчёркнутым уважением осведомился, успела ли я достаточно ознакомиться с объектом воздействия. Явно испытал облегчение, когда я ответила утвердительно, и познакомил меня с человеком, которого величал «товарищ Ильин» и который, слегка покраснев, назвался «Иваном Ивановичем».

Этот человек был армейским – не из спецслужб. Но и не фронтовик. Скорее из Генштаба. Ради какой перестраховки они придумали нелепую конспирацию? Что случилось бы, если б я узнала его звание и подлинное имя? По-моему, он просто чувствовал себя не в своей тарелке от того, что обращается к «телепатии», хотя явился не по доброй воле, а по приказу. Я не стала произносить его псевдонимы, за что он был благодарен мне в глубине души. Про себя я назвала этого человека «заказчиком».

Представитель Генштаба пришёл для того, чтобы поставить мне задачу. На каком фронте или в какой конкретно местности предстоит её решить, мне было не положено знать.

– Мы проводим операцию по дезинформации. Надо, чтобы командующий… чтобы этот человек, – «товарищ Ильин» кивнул на фотокарточку, – поверил, что у нас подавляющее превосходство как в живой силе, так и в технике.

Я молча вслушивалась. Наполовину я чувствовала себя молодым командующим одной из армий вермахта, точнее, остатками армии, отчаянно вцепившимися в небольшой, но удобный, прилично укреплённый и, главное, стратегически важный плацдарм. Но другая – причём ведущая – половина моего сознания оставалась совершенно несведущей в стратегии и тактике боевых действий.

– Зачем?

– Как зачем?! Чтобы он сам отдал приказ на отступление, не дожидаясь разгрома. Чтобы нам не класть людей тысячами! Линию немецкой обороны в любом случае будем прорывать и прорвём, на повестке один вопрос: какой ценой.

– Я не намерен отступать! Оборонительные сооружения сделаны на совесть, и мои солдаты готовы отчаянно драться, – проговорила я по-немецки.

«Товарищ Ильин» шумно втянул воздух ртом – словно бы протяжно ахнул.

Я была далека от желания рисоваться, но и одержимости, какая бывает во время медиумической связи с духом, не испытывала. Поэтому голос мой не изменился, но сказанное прозвучало резко, отрывисто. Если я поменяю интонацию на нейтральную, стану переводить мысль на русский язык или говорить в третьем лице, то выйду из состояния идентификации, а потом будет вдвое труднее входить вновь. С первого раза почему-то всегда получается естественнее.