Герман Горшенев - Товарищ Резак (СИ)

Та война закончилась, и моей Зайкой стала тридцатьчетвёрка. Мой экипаж получил этот танк вместо Т-28 и первое, что мы сделали, это написали имя на борту. Потом началась война с немцами и у меня было много танков. Они тоже были тридцать четвёрками. Очень и очень хороший танк, потом был ещё один и ещё один.

Имя «Зайка», это единственное, что можно было взять с предыдущего танка. Мне и себя целиком взять не удавалось. От того молодого лейтенанта, пришедшего в танковые войска, который гордился бронёй, которая его прикрывать должна и защищать, и давить врагов, осталось, наверное, если половина, то хорошо. На руках и лице точно уже ничего не осталось, всё новое, всё в шрамах. Хорошо хоть глаза остались, даже на ушах кончики обгорели. Шесть танков, четыре из них горел. В этом экипаже все хотя бы по паре раз горели. Тогда, в финскую, я думал, что попал в ад, но это было всего лишь лёгким приключением перед большой войной. Всё, что было там, это только было закалкой молодого и наивного лейтенанта перед настоящим врагом.

В войне с немцами потери были огромные. Особисты, угрюмые молчи-молчи, всегда недовольные и никому не верящие, и не считающие никого за людей уже не спрашивали меня что да как. Только выйдя с очередного госпиталя, я приходил в кабинет, где садился на табуретку в центре комнаты. Они окидывали меня взглядом, глядя на моё лицо, покрытое шрамами от ожёгов, недостающие мочки ушей и изуродованные руки. «Сколько раз горел?» — спрашивали они меня, и не дожидаясь ответа, открывали мою папку на нужных страницах, не утруждая себя чтением моего дела и ставили подписи и печати в нужных местах, перелистывая по несколько страниц разом. Затем я отправлялся за новым танком на завод или сразу на фронт.

Воспоминания о далёкой Финской и нынешней войне проносились в голове галопом, пока я наблюдал за жутким существом. Чудовище, после попадания бронебойного в упор, билось в агонии. Когти стучали по броне, а земля вокруг танка была изрыта лапами. Жизнь упорно не хотела уходить их уродливого тела, хотя раны были ужасными. Даже танк, уже бы давно стал грудой металла от прямого попадания в упор, но животное упорно цеплялось за жизнь. Я так не боялся никогда. В этом месте всё было пропитано ужасом. Прильнув к смотровой щели командирской башенки, я наблюдал, не зная, что делать дальше. Там, на войне, было понятно и даже когда обожжённого и воющего от боли, тебя клали на носилки, нужно было просто выздороветь, взять новый танк и воевать до победы. Здесь, было всё по-другому. Я, почему-то, был у верен что это не там. Здесь было страшно и непонятно.

Что делать с трупами моих товарищей, лежащими на дне танка, я пока не решил. Зайка грохнула об землю траками, но вроде всё обошлось. Каждый раз, сюда приходили чудовища всё больше и больше. Что это ещё за тварь? Спасала привычка, которая появилась в самом начале войны. Это были первые летние месяцы, когда, потеряв двух членов экипажа, я и радист, севший за рычаги, ехали по нашей родной земле непонятно куда, а вокруг были фашисты. Нам повезло залить полный бак из перевёрнутого взрывом трактора, а снаряды закончились ещё в первом бою с немецкими танками.

Было немного патронов к пулемёту, и мой пистолет. Всего один раз разжились парой шоколадок из немецких мотоциклистов. Мы их случайно встретили на дороге. Два мотоцикла и машина с пехотой оказалась на узкой дамбе между прудом и болотцем. Радист, исполняющий роль мехвода, тогда рванул на встречу одуревшим от неожиданности немцам, и раздавил оба мотоцикла с грузовиком. Мне пришлось дать всего несколько очередей из пулемёта и высунувшись из башни, расстрелять обойму к пистолету.

Немцев снабжали отлично. Они вообще с собой еды не брали. Кроме двух шоколадок, пары винтовок, патронов и с десяток гранат, нам добыть ничего не удалось, даже заправится. Немцы использовали бензин, а грузовик полыхнул целиком, от удара танка, из него даже выскочить почти никто не успел.

Ехали, пока была солярка в баках. Ещё два раза давили немцев, но остановиться и порыться в карманах не могли, везде были враги. Питались кислым диким щавелем, почками, незрелыми ягодами, закусывая кусочком горькой шоколадки.

Когда горючего осталось совсем на дне, затопили танк в болоте, взорвав в дуле трофейную колотушку. Дальше был холодный и голодный переход без костров. Как только в лесу появлялся огонёк, с неба на него прилетали очереди из безраздельно властвующих в небе немецких самолётов. Затем я попал в распределительный лагерь для окруженцев, и после разговора с представителями особого отдела, меня, танкиста с опытом, посадили за новый танк. Это был последний раз, когда я терял танк не в бою и мне не приходилось, задыхаясь от удушья, вываливаться из горящей машины и сбивать пламя с комбинезона, затем долго лежать в госпитале с ожогами, а затем новый танк.

Танков было много. Не многие из моих экипажей могут похвастаться такой долгой как у меня жизнью, но тот голодный переход я запомнил навсегда. Многим в моём экипаже пришлось пройти через подобное, поэтому по молчаливому согласию в нашей машине всегда была еда, вода, масло для мотора и пара канистр с соляркой. По уставу не положено, но когда лишний день жизни идёт за год, то устав — это там, далеко, а банка тушёнки — это тут. Дня на два-три еды и воды у нас было всегда, а теперь, когда я остался один, на неделю, не меньше.

Вообще не пойму, что это за место? Как тут оказался? Вначале танк заехал в туман, и нам всем стало плохо. Мехвод понял, что танк начал заходить в воду, когда вода начала переливаться в люк, он дал назад. Проехав немного назад, где только что был подлесок сухого как порох летнего дня, мы опять окунулись траками в воду. Мы очутились на крохотном островке посреди болота, переходившего метров через сто в огромное озеро. Ехать оказалось некуда. Выломали палки и потыкали ими в болото, что-бы убедится, хотя и так было понятно, что уже через пару метров от берега, глубины было достаточно, чтобы утопить Зайку, а густая трясина дальше может вообще не иметь дна.

Потом началось самое страшное. Из тумана начали появляться изуродованные, сумасшедшие люди, которые издавали странные звуки, лезли на танк и с упорством обречённых стучали в броню. Они ели друг друга и ходили вокруг танка. Затем появлялись всё более крупные и изуродованные, которые рвали на куски пришедших ранее и пожирали. Все пытались добраться до нас, забравшихся в Зайку. Их было очень много, очень и очень много. Следом пришли вообще громадные, ни на что не похожие чудовища с маленькими головами и огромными ручищами, которыми они разрывали сумасшедших людей на куски и пожирали.

Самое ужасное началось, когда мои товарищи, моя семья, тоже начала сходить с ума. Они вначале попытались съесть меня, а затем, когда я их спихнул на дно танка и как мог связал, начали пытаться откусывать куски друг от друга. Радист откусил себе язык и жевал его, разливая кровь, смешанную со слюной. Что-то похожее было со всеми. Они превращались в тех, кто был снаружи и стучал изуродованными руками в броню Зайки. Мне пришлось моих товарищей застрелить. Выбросить их из люка на съедение я пока не решился, да и вообще открывать люк не хотел. День и ночь, изуродованные чем-то неведомым люди, стучали в броню. Затем они уходили на некоторое время, чтобы так-же неожиданно вернуться.