Комбат Найтов - Амурский вальс [litres]

– Как раз с этим все понятно, мне, например, было сразу ясно, кто будет победителем.

– В вас говорит юношеский максимализм: люди – не могут быть равными!

– Они могут и должны быть равными, перед законом. А так, конечно, один выше, другой ниже, один толстый, другой худой, один умный, второй, мягко говоря, не очень. Но для закона они должны быть равными. Сословность и элитарность должны быть отменены, так как не соответствуют сегодняшнему состоянию общества. Хотел вас спросить: каково было ползти по снегу при вашей комплекции и росте, да с непривычки?

– Тяжело было, и очень боялся нашуметь и все сорвать вашим людям. Мне один из них помогал постоянно.

– Это было потому, что вы там все были равными перед смертью. Все до одного. И от каждого зависел успех или неудача операции.

– Да, кстати, если мои… – он так и не смог сформулировать определение, – узнают, что именно мои идеи помогли вам выбить японцев с такой удобной позиции…

– Мы можем об этом и не объявлять, если хотите.

– Да черт с ним, что сделано – то сделано. Бог с вами, Илья Николаевич, вам почему-то отказать не могу. Пишите меня… в ваши списки.

– Да, приказом мы оформим. Сейчас отдыхайте, а завтра, с утра, занимайте кабинет начальника инженерного управления и принимайте дела, точнее, обязанности, так как должность – вакантна. Тогда все, до завтра, товарищ главный инженер! – и он протянул бывшему полковнику руку.

Унтербергер сел на того коня, на котором прибыл сюда, и медленным шагом двинулся в сторону своей квартиры, мысленно оговаривая предстоящий разговор с супругой. Он ведь перед уходом ничего ей не сказал, оставил записку, что уезжает на пару-тройку дней, а возвращается начальником инженерного управления крепости. Генеральская должность, между прочим. Женни, кстати, все время говорит о каком-то «своем круге», так что ей точно будет не по душе то решение, которое он принял. Но что-то подкупало в действиях большевиков. Он хоть и числился «немцем», но происходили они из Эстляндии, давно служили в русской армии, искусственно поддерживая свои «немецкие корни». И немудрено: императоры российские, присоединившие Эстляндию, уже давно были не Романовыми, а Гольштейн-Готторп-Романовыми, и продвинуться по службе «немцу» было легче, чем остальным. Он был не уверен, что Женни его поймет. Но эти конкретно большевики драки не боятся, действуют осторожно, но дерзко и умело, шапку перед ворогом в руках не мнут. И никаких «Заграница нам поможет!» Жестко выкручивают руки «бывшим союзникам», играя на их противоречиях. Худо-бедно, а корпус они сформировали, ни на чем! Имея только Рабочую слободу в распоряжении, да часть восторженных поклонников из других районов города. Если бы… Увы, этот мальчишка прав, когда говорил, что их победа была предопределена. Остальным не хватало их целеустремленности. Да и в конце концов, в ход пошли уже украшения жены, так как жалованье инженерной школе Розанов выплачивал последний раз в октябре, все время говорил, что денег нет, едва хватает на оплату фронтовым частям. Судя по тому, как они разбегаются перед большевиками, то там он жалованье тоже не платил.

Большинство домов и «квартир» в центре города, где селились офицеры армии и флота, на заднем дворе имели небольшую конюшню, где, кроме лошадей, находились «двуколки», двухколесные коляски, а в семействах побогаче еще и одно-два ландо для выезда. Его супруга происходила из семьи Бирка, флотского военврача, генерала береговой службы. Сам полковник был сыном Нижегородского генерал-губернатора, бывшего губернатора Уссурийского края Павла Федоровича Унтербергера, так что до революции его конюшня и «выезды» были одними из лучших в городе. В то время, когда автомобили еще не были распространены, именно состояние «выездов» подчеркивало положение в обществе, как сейчас наличие дорогого и новейшего автомобиля. Но так как в царской армии он дослужился только до подполковника и покинул город еще в 1914 году, без семьи, добровольно попросившись в действующую армию, то постепенно выезды потеряли былой лоск, а после революции супруга распродала лошадей, которых содержать стало не на что. Муж уехал во Францию, переводы на край света иногда приходили, доходы отца резко упали, а инфляция «съела» благополучие. Сторонних доходов у семейства не было. Возвращение мужа в составе французской экспедиции, конечно, немного поправило дела, но не до такой степени, чтобы можно было начать восстанавливать утерянное.

Так что место, куда поставить коня, было, но сено в стойло полковнику пришлось сгребать самостоятельно со всех углов конюшни. Благо что к седлу была приторочена торба с овсом, дневной нормой питания для скотинки, которую полковник высыпал в люльку, расседлав перед этим жеребца. Оставлять седло в неохраняемой конюшне, при нынешнем уровне преступности, было занятием неблагодарным. Всю упряжь пришлось тащить домой, заперев дверь помещения пока на щепку. Придется возвращаться, так как ключи и замки висели дома на вешалке. Еще перед выходом из форта казаки штурмовой группы поделились с полковником содержимым генеральского провиантского склада второго форта, так что шел он в дом не с пустыми руками. А завтра обещали выплатить вознаграждение за проведенную операцию. В мешке с продуктами находилась сырокопченая лопатка изюбря, небольшая головка французского сыра, несколько банок с паштетами, уже разделанная и нарезанная копченая кета, завернутая в хрустящий пергамент, белый казацкий хлеб, шмат масла и сала, полученный перед выходом на операцию. Этими вкусняшками полковник хотел побаловать дочерей, а, главное, растопить сердце супруги, которая явно будет не слишком рада вновь открывшимся обстоятельствам.

Продуктам все обрадовались, дочки даже покинули теплые постели ради этого угощения. Пока полковник ходил туда-сюда, чтобы закрыть конюшню, Женни успела соорудить забытые за последние несколько месяцев французские бутерброды на любой вкус. С началом советского наступления и бегством армии Колчака французская и английская миссии существенно сократили поставки продовольствия из Америки. Американцы кое-что подвозили, но начались перебои с выплатой жалованья, а муж польстился на повышение в звании и окладе и перешел из французской миссии в российскую армию Колчака, но «сибирский рубль» начал стремительно дешеветь, и служба в тыловом учебном батальоне перестала давать средства для содержания семьи. В тот день, когда он встретился с Ильей, он пришел в консульство и штаб миссии, чтобы вновь заключить контракт на службу в Иностранном легионе, но вопрос повис в воздухе: во-первых, война для французов закончилась, и армия стремительно сокращалась. Речи о том, чтобы эвакуироваться в саму Францию просто не заводилось. Поговаривали о том, что может быть удастся пристроиться на строительство железных дорог в Индокитае, и туда якобы отправили запрос, но прошло десять дней и ответа не было. Так что оставался один путь: в Харбин, к Семенову. Приподнятое настроение «земцев» по поводу создания собственного правительства полковник не разделял. Он прекрасно понимал всю слабость этой конструкции, где основная роль отводилась вооруженному крылу, которым руководили большевики. В любой момент они могли сказать: «Караул устал, прошу прекратить заседание!», как они уже это сделали в ноябре 1917-го.