Роман Злотников - В кольце врагов

Убедившись, что его меч лучше, Дургулель с едва заметной улыбкой — я впервые вижу ее! — негромко заговорил. Толмач почтительно переводил:

— Меч из «небесного железа» весьма крепок, он лучше многих мечей. Но он слабее царского клинка, выкованного на далеком Востоке, и потому твое оружие не может быть принято в дар.

На плечи словно бетонная плита навалилась — опустив их, я низко поклонился, ощущая все сильнее расползающуюся внутри пустоту. Переводчик продолжил:

— Но музтазхиру нравится твоя доблесть, воевода. Дургулель Великий приглашает тебя на пир этим вечером!

Вот это да! Подняв голову, я с растущим в душе ликованием посмотрел на царя аланов — и вновь разглядел след блеклой улыбки в уголках его губ.

Кажется, это добрый знак!

Говорят, что человек, побывавший на войне хотя бы раз, побывал на всех войнах. В чем-то это утверждение справедливо — по крайней мере, если речь заходит о страхе, несправедливости, грязи, боли, голоде и тоске. Но, находясь на пиру Дургулеля, я начинаю подумывать о том, что человек, побывавший на одном средневековом пиру, побывал на всех пирах этой эпохи.

Конечно, я могу и заблуждаться. Но горы печеной дичи на столе и полные братины с хмельными напитками, шум разгоряченных дружинников, бахвалящихся, или что-то увлеченно друг другу доказывающих, или яростно спорящих, неровный свет факелов и удушливая духота — все это я видел не раз. А то, что я сижу за дальним от музтазхира столом, а мой главный здесь противник — византийский посол — находится у самого подножия царского возвышения, все это напомнило мне первый пир у Ростислава. Правда, мой враг, вожак касожских пиратов и по совместительству сын их князя, был воином и при случае принял вызов на поединок. Ромей этого точно не сделает…

А еще присутствие хитрого грека заставляет меня всерьез бояться даже дотрагиваться до кубка с вином. Понятно, сам он даже ни разу не посмотрел на меня за весь вечер, но разве сложно было подговорить, подкупить кого-то из слуг? Нет, умом я понимаю, что с византийской стороны будет чересчур опрометчиво травить меня в гостях у Дургулеля — он явно оскорбится. А оскорбление такого государя, как Дургулель Великий, может быть чревато серьезнейшими последствиями! Но если вдуматься — ромеи ведь по возможности стараются использовать для разрешения конфликта чужие руки и мечи. Ну, повозмущается музтазхир, погрозит пальцем — но, по сути, у Византии нет даже общей границы с Аланией. А вот у Тмутаракани, чей посол из приближенных самого князя погибнет на царском пиру, очень даже есть. И таким образом, греки, даже подставив союзника, все равно столкнут его лбами с собственным врагом. А там, глядишь, и возмущение поутихнет, когда окажется, что у византийцев и ясов уже есть общий враг.

Ох, не по себе мне от этих мыслей!

Да только не поднимая кубок во время очередных чествований, я наношу оскорбление и присутствующим, и музтазхиру. На мне скрестились многие недовольные, а то и откровенно злобные взгляды, и напряжение за нашим столом понемногу нарастает.

Сидящий напротив меня алан неожиданно встал и, презрительно кривя губы, что-то негодующе произнес, обращаясь ко мне. После чего, обернувшись к царскому помосту, заговорил уже громко. Подошедший со спины толмач глухо, напряженно перевел:

— Он говорит, что вы нанесли оскорбление аланскому народу и музтазхиру, отказываясь поднять кубок как за нашу землю, так и за ее славного правителя.

Сделав короткую паузу, толмач продолжил, теперь переводя насмешливые слова Дургулеля, смотрящего на меня:

— Музтазхир спрашивает, отчего ты не пьешь вместе со всеми. Или тебе не сладко наше вино? Или ты не желаешь славить царя? Или не желаешь видеть Аланию цветущей?

Понимая, что зашел уже слишком далеко, я решил пойти ва-банк — тем более что ромейский посол наверняка поливал меня грязью, когда Дургулель заводил с ним разговор. Встав, я заговорил коротко и зло:

— Я вижу на пиру посланника базилевса и потому боюсь пить вино. Полгода назад корсунский катепан пытался отравить меня и князя Ростислава на пиру в княжьем дворце. Ромей был гостем, но попрал законы гостеприимства и законы Божьи! Лишь промыслом Господа, направившего мой взгляд на руки катепана, мы спаслись. А разве не отравили греки картвельского царя*10 Давида, дав ему яд в чаше во время причастия? Разве не отравили они собственного базилевса Цимисхия или василиссу Феодору?

После завершения перевода толмачом в зале повисла тишина. Многие устремили негодующие взоры на меня, но кто-то с недоверием смотрел уже на византийца. Среди прочих я мельком увидел лицо азнаури Важа — он благосклонно кивнул мне, оказывая поддержку.

Грузины, чью землю и свободу долгое время попирали ромеи, последних особенно недолюбливают — в том числе и за их необычайное вероломство. Какое кощунство — отравить врага во время причастия! Настоящее изуверство! Нет, неслучайно посол царя Баграта решил мне немного помочь, неслучайно…

Обычно сладкоречивый, как и любой другой византийский дипломат, мой оппонент, однако, замешкался с ответом, видно не ожидая от меня столь яростной отповеди. И я, пользуясь моментом, продолжил в повисшей тишине:

— Ромейские вельможи думают только о себе, своем богатстве и влиянии. Они задавили собственный народ поборами, они разоряют простых людей хуже иноземных захватчиков. Именно поэтому жители Корсуни и Сурожа запросились под руку князя Ростислава!

Громко запричитавший наконец византиец наверняка попрекает меня во лжи, но я еще громче заговорил, перебивая его негодующие вопли:

— Позволь мне, светлый царь, закончить, и тогда уже и я, и все мы внимательно выслушаем посла базилевса.

Как только толмач перевел мои слова, Дургулель с каменным лицом прервал грека одним мановением руки и кивнул мне, разрешая продолжать. Я поклонился в пояс:

— Благодарю тебя за мудрость, музтазхир! Я уже говорил о том, что ромеи думают только о себе, — и это действительно так. Они прикрываются единой для всех нас верой, и мы признаем их религиозное главенство, но разве это мешает им стравливать братьев христиан, разжигать восстания внутри наших царств и идти на нас войной? Разве они не предавали твоего родственника, музтазхир, грузинского царя Баграта Куропалата, мужа твоей сестры Борены? Разве не поддержали они его брата Дмитрия, когда тот войной пошел против своего государя, дробя и ослабляя при том Грузинское царство? Разве они не воевали с грузинским царем Георгием, отцом Баграта и армянским царем Ованес-Смбатом, захватив земли грузин и все Армянское царство?*11 И разве не предали они позже племянника Ованес-Смбата, Гагика? Не сумев одержать верха над ним в открытом бою, они обманом выманили его в Царьград, обманом же заставили отречься от престола, а после убили!*12