Анатолий Дроздов - Пистоль и шпага [СИ]

— Час или два назад, — выдавил полковник. — Караул пришел менять часового у дверей камеры, а того нет. Заглянули внутрь — лежит убитый. Зарезали.

— У русского было оружие?

— Нет, ваша светлость, я его хорошо обыскал. Да и как бы он из камеры выбрался? Часовой получил приказ открывать дверь только в присутствии офицера. У РуцкИ имелся сообщник. Это подтверждают показания часовых у дверей монастыря. Они видели, как из здания выходили два офицера. Русские сели на лошадей и ускакали. Караул в воротах Кремля подтвердил это. Пленник и его сообщник выехали в город, где и растворились.

— Почему караул выпустил их?

— Они знали пароль.

— Вы понимаете, что только что сказали?! — ноздри Даву затрепетали. — Двое русских разгуливают по Кремлю, как у себя дома. Знают пароль. А здесь ставка императора. Они могли проникнуть к нему!

— Там караулы гвардии, — поспешил Маре. — Чужих не пропустят.

— Пусть так, — не стал возражать маршал. Вспомнив, что он стоит перед подчиненным в ночной рубахе и чепце (полковник разбудил его), Даву стащил последний и бросил на постель, после чего накинул халат. — Вам ничего не показалось странным в этом побеге, Маре?

— Неизвестный нам сообщник действовал дерзко.

— И только? Вы уверены, что это был русский?

— А кто же?.. — удивился полковник.

— Предатель из наших. Это очевидно. Неужели вы не видите этого? Русского взяли в плен вчера днем, причем, произошло это случайно. Он просто заблудился. Невозможно поверить, что РуцкИ в мундире своей армии направлялся в Москву с какой-то целью. И уже вечером он бежит. Откуда русский сообщник мог знать о пленении посланца? А вот наш офицер — запросто. РуцкИ видели многие. После чего предатель приходит в монастырь, убивает караульного и выводит пленника. Поняли?

— Если так, ваша светлость, то, похоже, что РуцкИ врал на допросе. Он отнюдь не случайно переместился сюда из будущего.

— Не врал, — буркнул маршал. Ему было неприятно слышать, что он не сумел распознать ложь. — Но о многом умолчал. Не могу судить о цели его пребывания здесь, но то, что он не тот, за кого себя выдавал, очевидно. Простого капитана не стали бы спасать с таким риском. Ведь предателя могли опознать. Караульные запомнили его?

— Увы, ваша светлость! — Маре развел руками. — Видели мельком. Темно было. Все приметы — средний рост, круглое лицо и бакенбарды.

— Под них подойдет половина офицеров армии, — буркнул Даву. — Вот вам приказ, Маре: найдите предателя! И поскорее.

— Слушаюсь! — поклонился полковник.

— Не задерживаю.

После того как подчиненный ушел маршал сел на постель и задумался. К императору он завтра не пойдет — это очевидно. Без пленника Наполеон не станет его слушать. Убедить Бонапарта, что русский царь не станет заключать с ним мир, не удастся. Император убежден, что Александру некуда деваться, хотя это не так. Пленник прав: пребывание в Москве разлагает Великую армию. Начались перебои с провиантом и фуражом. Попытки организовать подвоз из подмосковных деревень провалились. Крестьяне, поверившие посулам французов, горько о том пожалели. В Москве их обозы разграбили, а самих избили [62] Реальный факт. . Помешать этому не удалось: многие части Grande Armée превратились в неуправляемую толпу. Подвоз как обрезало, а команды фуражиров перехватывают казаки. Есть сведения, что с некоторыми отрядами расправились крестьяне. Кто бы мог подумать? Рабы поднялись на защиту своих хозяев! Этого Даву не понимал: в Европе подобного не наблюдалось. Здесь же, как доносили маршалу, командиром отряда мог стать неграмотный крестьянин, и при этом действовать весьма успешно. Странная, загадочная страна.

«Пусть все идет, как сказал русский, — решил, наконец, маршал. — Помешать этому не удастся, к тому же предыдущая попытка пошла во вред Франции. А вот о пользе я подумаю…»

С этой мыслью он сбросил халат и забрался в постель. Человек он уже немолодой, сон ему необходим.

До аванпостов я не добрался — на рассвете нарвался на казачий разъезд. С десяток всадников выскочил на дорогу передо мной из перелеска и мигом окружил. Взгляды гарцующих на лошадках казаков не сулили мне доброго. Ах, да, французская шинель.

— Спокойно, господа! — сказал я и стал расстегивать пуговицы. — Я капитан Руцкий, младший офицер отдельного егерского батальона при командующем Второй армией. Шинель не моя.

— Глянька, что баит! — ощерил желтые зубы рябой казак с густым чубом, свисавшим из-под черной бараньей шапки с красным шлыком, и подъехал ближе. — Шинелка не его. Курва польская!

Костистый кулак врезался мне в скулу. Из глаз будто огни брызнули. Ах ты, сука! Ответный удар в челюсть снес казака с лошади — только подошвы сапог мелькнули. Зашипели, вылетая из ножен клинки сабель. Пипец…

— Перед вами русский офицер! — закричал я, распахивая на груди шинель. — Ордена видите? За Бородино жалованы. Рубите по ним!

На мгновение казаки застыли, и эта заминка оказалась решающей.

— Сабли в ножны! — приказал возглавлявший разъезд урядник, и казаки, ворча, подчинились. — А вы, господин капитан, или как вас там, проедете с нами. Только руки свяжем — больно горазды ими махать.

— Вяжите! — согласился я. — И везите к вашему начальству. Надеюсь, оно будет вежливее к герою войны.

— Разберемся! — сказал урядник, делая знак двум казакам. — Хто тут герой, а хто французский шпиен.

Вот так, со связанными руками, я и прибыл в лагерь под Тарутино. Меня провезли между палаток и свежесрубленных домов. В лагере были многолюдно: сновали солдаты, рысили на конях офицеры, раскладывали на своих повозках товар маркитанты. Многие провожали нас любопытными взглядами. Да, уж, триумфальный въезд. Возле одной избы конвой встал и спешился. Два казака стащили меня из седла на землю.

— Кого привезли, станишные? — спросил стоявший на ступенях казак, перед этим лузгавший семечки. Их шелухой было засыпано крыльцо.

— Шпиена хранцузского спымали, — сообщил один из моих конвоиров. — Возле лагеря шатался.

— А чего руки связали? Спужались? — хохотнул казак. — Десятеро одного?

— Драться здоров, — буркнул конвоир. — Федьке, вон, как дал в рыло, так тот с седла — брык!

— Как конь копытом лягнул, — подтвердил упомянутый Федька, приложив ладонь к налившейся синим челюсти. Пусть скажет спасибо, что не сломал. — Ничего, я эту курву польску самолично рубать буду.

— Рубалка не выросла! — не утерпел я. — Гляди, как бы к расстрельному столбу не поставили.

— Да я! — набычился Федька и схватился за рукоять сабли.

— Тихо! — прикрикнул урядник, и Федька убрал руку. — А вы помолчите, господин капитан или как вас там! Чичас его благородие есаул разберется, кто вы есть. И, ежели прав Федька, молитесь. Казаки обиды не спускают.