Сергей Васильев - Император из стали

— Мы задохнемся в дилетантских предложениях! — вскричал Ермолов, — один дурак насочиняет столько, что и сотня умных не разберет.

— Понимаю ваши опасения, Алексей Сергеевич. Вы не совсем внимательно слушали мой самодельный лозунг, который заканчивается словами «предлагаешь — делай, сделал — отвечай», где слово — «отвечай» — самое непопулярное среди любых прожектёров. Но без него нам — смерть. Отвечать за дело рук своих должны все. Чем серьезнее предложение, чем больше оно влияет на других людей и страну в целом, тем строже должна быть ответственность за конечный результат. И нести её обязан автор… Впрочем, не только он..

— А кто ещё, — недоуменно вздёрнул брови Толстой.

— Все, кто его поддержал. Вот я лично, поддерживая вас, Лев Николаевич, одобряя вашу инициативу, разделяю всю полноту ответственности за результат и прекрасно понимаю, что в случае неудачи все булыжники с мостовых полетят в меня. Ответственность — естественная плата за желание менять жизнь других людей. Униженные и оскорбленные реформаторами имеют право потребовать сатисфакции от виновника изменений. И поверьте, потерпевшие найдут способ это сделать, даже если им запретить об этом думать и говорить … Вообще, если запрещать людям говорить, они начинают сговариваться…

Толстой кашлянул и покачал головой.

— Боюсь, Ваше Величество, — вернулся он к официальному титулованию, — если за все прожекты требовать сатисфакции, желающих что-то предлагать не останется вовсе…

— А может просто до реализации доберутся действительно жизненно-необходимые, за которые не жалко и голову сложить? — возразил император.

— Но такого нет нигде в цивилизованном мире, — развел руками Толстой.

— Так может это потому, что он не совсем цивилизованный? — усмехнулся император.

Присутствующие замолчали. Отрицать, что Англия и Франция являются образцом цивилизованности, считалось в обществе начала ХХ века полной нелепицей и надругательством над здравым смыслом.

— Николай Александрович, — решил сменить тему Толстой. — Мне для работы над столь революционной реформой религиозной жизни, о которой вы рассказали, крайне нужны помощники…

— Из магометан попробуйте пригласить земского начальника Белебеевского уезда Салимгерея Жантурина, — живо откликнулся император. — Что же насчет католиков… — император сделал паузу, как будто взвешивал все «за» и «против», — в Седлецкой тюрьме находится очень любопытный заключенный — некий дворянин Феликс Дзержинский.Он практически идеально подходит для такой революционной работы, к тому же еще в юности мечтал о карьере ксёндза. Попробуйте с ним договориться — я дам распоряжение о его освобождении под Ваше поручительство.

___________________

(*) Толстой страдал от лихорадки, результатом которой была слабость, вплоть до обмороков.

(**) Это исторические фразы Сталина: XIII конференция РКП(б), Отчетный доклад XVII съезду партии о работе ЦК ВКП(б),

(***) Полный текст обращения писателя: https://rvb.ru/tolstoy/01text/vol_17_18/vol_17/01text/0354.htm

Историческая справка:

Салимгерей Жантурин — из известного ханского рода Жантуриных, родился в 1864 году в Уфимской губернии, окончил Оренбургскую гимназию, затем — физико-математический факультет Московского университета и юридический факультет Санкт-Петербургского университета.

В 1891–1894 мировой судья по Белебеевскому уезду Уфимской губернии.

В 1894–1902 земский начальник Белебеевского уезда.

В 1903–1906 член Уфимского губернского по крестьянским делам присутствия.

Стал одним из организаторов Первого Всероссийского съезда мусульман, который был тайно проведен в августе 1905 года в Нижнем Новгороде. Погиб 14 мая 1926 года в Казани при загадочных обстоятельствах.

Маша плотно закрыла дверь каюты, прислушалась к шагам в коридоре и сбросила опостылевшие узкие туфли. Пройдя на цыпочках к иллюминатору, посмотрела на хмурые волны, катящиеся вслед за судном, залезла в мягкое кожаное кресло вместе с ногами и беззвучно разрыдалась. Задание графа Канкрина, казавшееся в Марселе простым и даже привлекательным, уже на корабле, следующем в Лондон, обратилось своей полной противоположностью.

Привлечь внимание квартета, а особенно надутого вульгарного американца, было совсем не сложно. В это время года в салоне первого класса было немного пассажиров и Маша, с её африканско-цейлонским загаром и точёной фигуркой, облаченной в роскошное платье, пошитое в Марселе по настоятельному требованию графа, выделялась среди бледных, похожих на моль, француженок и англичанок, как аппетитный пирожок среди пожухлых капустных листьев.

Познакомиться, пообщаться, благосклонно принять предложение пообедать в веселой непринужденной компании — всё это вполне вписывалось в стандартный набор штатных дорожных приключений, пока дело не дошло до самого поручения, подразумевающего более-менее длительное совместное пребывание и общие интересы, которые Маша не могла никак нащупать. Но больше всего осложняло задание внезапное и очень настойчивое ухаживание мистера Гувера, от которого девушку откровенно тошнило.

С первого взгляда Герберт казался самовлюблённым ослом. Со второго — впечатление усиливалось. «Кто убедил этого деревенского бульдога, что он неотразим?» — думала Маша, слушая его скабрезные шутки и ловя бесцеремонные взгляды американца на своём декольте. А когда вечером, после традиционного коньяка, расслабившись, он закинул ноги на журнальный столик, Маша почувствовала, что тихо возненавидела Гувера, его якобы элитный университет Стэнфорд, Америку и само задание, к выполнению которого она за два дня не приблизилась ни на йоту. «Как? — мучительно думала Маша, автоматически отодвигаясь от американца, норовившего подсесть поближе, чтобы очаровать рассказами про Соединенные Штаты, — как мне подойти к вопросу об их планах, круге общения и связях? Просто так спросить в лоб?»

— А знаете Мари, каков тираж газет только одного Нью-Йорка? — задал Гувер вопрос вкрадчивым голосом, каким в салонах обычно спрашивают, нравятся ли даме стихи Тютчева.

— Я не знакома так хорошо с прессой Нового Света, — учтиво отвечала Маша, убирая руку нахала, вроде как случайно упавшую ей на колено. — Но почему-то мне кажется, что сегодня самые большие тиражи у глупости, — отвечала она, стараясь поддержать разговор. — Это правда, Герберт, что фраза «человек человеку волк» из комедии Плавта «Ослы» является для американской деловой среды естественной и не безобразной?